Книга Смотрю на тебя - Юлия Григорьевна Добровольская

жаль подругу, лишённую той огромной радости, которую дарила взаимная любовь. При Доре я всякий раз прикусывала язык, как только с него собиралось слететь очередное «а вот Антон…» — а не говорить о нём больше пяти минут я не могла. И как результат, во мне расцветало махровым цветом чувство вины и перед Дорой — за моё безоблачное счастье, и перед любимым — о котором я хотела кричать на всю вселенную, но не смела открыть рта, да и перед самой собой — за мягкотелость и… и за это самое чувство вины. Круг замыкался, как это было со мной с самого моего осознанного детства.

Как-то я спросила у Антона:

— Что ты думаешь о Доре как о женщине?

— Ничего, — сказал он, — я на неё под этим углом не смотрел.

— Посмотри, — попросила я.

— Зачем?

— Она так одинока, ты не мог бы иногда доставлять ей удовольствие?

— Ты это всерьёз? — Антон удивился.

— Вполне.

— Ты знаешь, я вовсе не ханжа… но не до такой степени…

Как-то вскоре после этого разговора, когда я, вытянувшись, лежала животом на его животе, он сказал:

— И что, ты готова уступить это место другой?

— Если ты о Доре, так она вовсе не «другая», а моя единственная подруга. К тому же, от нашей с тобой дружбы и от тебя как от мужчины не убудет, если ты иногда будешь давать ей хоть немного плотской радости! Ты же знаешь, — и я серьёзно посмотрела на него, — что от отсутствия мужчины у женщин часто начинается какой-нибудь рак.

Антон лениво усмехнулся.

— Не смейся, — сказала я жёстко, — это правда, это статистикой доказано! А у Дорки уже начался рак души.

— И что, мне надо её соблазнить?

— О, нет! — Я помахала пальцем перед носом Антона. — Соблазнять это уже другая песня! Только попробуй кого-нибудь соблазнять — убью обоих! — Я приподнялась и для пущей убедительности сомкнула руки на горле Антона.

Он засмеялся:

— А в чём разница?

— Соблазнять — это работа души. Кто его знает, что потом в этой душе вызреет. Я не потерплю романов, так и знай! А заниматься физическими упражнениями в постели… что здесь такого? В конце концов, вокруг этой оси, — сказала я и крепко сжала вновь разбухшую ненасытную плоть Антона, — вся наша жизнь, весь белый свет вертится…

— Осторожно, не погни ось! — сказал он.

Потом он устало спросил:

— Хорошо, как ты это себе представляешь?

— Ну, я поговорю с Дорой, — сказала я.

Я поговорила.

Дора сказала:

— Ты с ума сошла!

И чуть позже:

— Ну, если ты серьёзно, можно попробовать.

Я лежала в пустой постели и пыталась вообразить, что и как сейчас делают мой любимый и моя подруга.

Не могу сказать, что я испытывала радость за них… Если точнее, я испытывала дикую ревность. Но потом я сказала сама себе: не будь эгоисткой и жадиной — ты даже в сопливом своём глупом детстве такой не была!

Чтобы успокоиться, я представила себе свою руку как руку Антона, и у нас всё получилось.

* * *

— Рассказывай! — Сначала я допросила Антона.

— Она деревянная, — сказал он.

— Но ты не надорвался?

— Нет, но я хочу тебя ещё больше, чем раньше.

— Больше не бывает, — сказала я довольная.

В этот раз Антон был неподражаем — как после столетнего воздержания. И те позы из пособия по технике секса, что у нас не получались прежде, дались блестяще, и наслаждение достигало небывалых вершин.

— А ты не хочешь попробовать другого мужчину? — спросил он меня.

— А что, разве на свете есть другие мужчины? — я изобразила наивное удивление. — Я не вижу других мужчин.

— Вот и славно… — Антон задрал подбородок, зажмурился и расплылся в довольной улыбке.

— А может, я их не вижу, — добавила я совершенно искренне в порыве своего простодушного занудства, — потому что у меня не было времени на это, ведь вся моя жизнь заполнена только тобой.

— Ну вот, — разочарованно протянул Антон, — опять лавры на моей голове вянут.

Я поняла, что ляпнула лишнее, и мы рассмеялись.

— Дура я, да? — сказала я.

— Ты прелесть, — сказал любимый.

Они ещё несколько раз встречались с Дорой.

Кстати, она поделилась своим впечатлением о моём любовнике:

— Не знала, что секс может быть таким приятным занятием… Если бы не ты, я влюбилась бы в Антона.

Но влюбилась она вскоре в актёра театра, в котором служила. Он был совсем мальчик — девятнадцать лет. Она была его первой женщиной, а это казалось хоть и хлипкой, но всё же гарантией того, что он не преподнесёт ей сюрприза вроде прежнего.

Похоже, мой Антон сдвинул камень, затворявший Дорин источник. Спасибо тебе, милый, за дорогую подругу!

Дом у залива

Скрипка отзвучала, и после бурных восторженных аплодисментов все встали, чтобы размяться и перейти в столовую, где был накрыт стол.

Дора взяла меня за руку и представила мужчине, с которым сидела рядом во время музицирования.

Ну конечно, у этого голоса могло быть только такое имя — Ираклий.

— Зоя. — Сказала я.

Судя по рукопожатию, Ираклий — человек энергичный и деятельный, но закрытый. Похоже, он выше меня на голову, а то и больше, чем на голову.

За столом мы сидели рядом, и он ухаживал за мной.

Антон ухаживал за хозяйкой дома, поскольку был главным её гостем сегодня. Дора села напротив меня.

Через десять минут я уже знала, что мы с Ираклием проведём ночь вдвоём. Но игра только начиналась — нам предстоял долгий и захватывающий путь к постели.

Испанский знойный голос где-то слева, через несколько человек от меня, словно аккомпанировал нашей разгоравшейся страсти. Жаль, мелькнуло в голове, эта дама никогда не узнает о своей причастности к той буре, которая ожидает нас с Ираклием…

Мы были возбуждены, и еда уже не имела для нас значения. Уже ничто не имело для нас значения, кроме ближайшей перспективы. Но мы оба не спешили.

После великолепного, как и всегда, угощения начиналось клубление.

В доме хватало помещений для разного рода занятий, включая небольшой бассейн, который — как ружьё, повешенное на стену в первом акте пьесы — непременно выполнял свою основную функцию под занавес любой вечеринки. Народ, собиравшийся в этом доме, каким бы респектабельным он ни был или ни представлялся со страниц журналов и экранов телевизоров, расслаблялся в здешней атмосфере до состояния беспечного детства. Здесь царила искренность.

Хозяйка дома, будучи вполне светской дамой, очень известной персоной, оставалась при этом чистым, открытым человеком — её светлая аура передалась, казалось, и