Книга Бастарды культурных связей. Интернациональные художественные контакты СССР в 1920–1950-e годы - Катарина Лопаткина

Эренбург пытался писать с Диего.

Диего оказался огромным, с хорошим животом, широколицым, всегда улыбающимся человеком.

Он рассказывает, вмешивая русские слова (Диего великолепно понимает по-русски), тысячи интересных вещей, но перед рассказом предупреждает:

— Имейте в виду, и моя жена подтверждает, что половину из всего сказанного я привираю.

Мы с вокзала, закинув в гостиницу вещи, двинулись в мексиканский музей. Диего двигался тучей, отвечая на сотни поклонов, пожимая руку ближайшим и перекрикиваясь с идущими другой стороной. <…>

Поженить грубую характерную древность с последними днями французской модернистской живописи хочет Диего в своей еще не оконченной работе — росписи всего здания мексиканского министерства народного просвещения.

Это много десятков стен, дающих прошлую, настоящую и будущую историю Мексики.

Первобытный рай, со свободным трудом, с древними обычаями, танцами духа смерти и жизни, фруктовыми и цветочными дарами.

Потом — корабли генерала Эрнандо Кортеса, покорение и закабаление Мексики. Подневольный труд с плантатором (весь в револьверах), валяющимся в гамаке. Фрески ткацкого, литейного, гончарного и сахарного труда. Подымающаяся борьба. Галерея застреленных революционеров. Восстание с землей, атакующей даже небеса. Похороны убитых революционеров. Освобождение крестьянина. Учение крестьян под охраной вооруженного народа. Смычка рабочих и крестьян. Стройка будущей земли. Коммуна — расцвет искусства и знаний.

Эта работа была заказана предыдущим недолговечным президентом в период его заигрывания с рабочими.

Сейчас эта первая коммунистическая роспись в мире — предмет злейших нападок многих высоких лиц из правительства президента Кайеса[167].

Соединенные Штаты — дирижер Мексики — дали броненосцами и пушками понять, что мексиканский президент только исполнитель воли североамериканского капитала. А поэтому (вывод нетруден) незачем разводить коммунистическую агитационную живопись.

Были случаи нападения хулиганов и замазывания и соскребывания картин»[168].

В 1927 году Ривера впервые посетил Советский Союз: он был приглашен в составе делегации мексиканских профсоюзов на торжества в честь 10-летия Октябрьской революции и оставался в Москве до мая 1928 года[169]. Этот визит был, как и все в жизни Риверы, насыщенным и полным событий и встреч со старыми и новыми знакомыми. На перроне в Москве его встречал, как писал Диего, «высокий советский чиновник по имени Песковский»[170].

Обложка журнала «Красная нива» (1928, № 12), выполненная Диего Риверой

По возвращении из Мексики бывший посол С. С. Пестковский был назначен заместителем председателя и секретарем ЦК Международной организации помощи борцам революции (МОПР) и старался не прерывать старых связей. «Вернувшись в Москву, — вспоминала его дочь Е. С. Пестковская, — отец продолжал поддерживать связи с Латинской Америкой. У нас часто бывали латиноамериканские делегации и гости, со всеми ними он занимался и ездил по стране. К нам приходил приезжавший в Москву Диего Ривера и другие знакомые по Мексике. Отец не оставлял мысли когда-нибудь снова вернуться в Латинскую Америку»[171]. От московского визита Риверы в семейном архиве Пестковских остался нарисованный им портрет Евгении Станиславовны (тогда — просто девочки Жени) с надписью «Горячо любимым товарищам Пестковским»[172].

Первым же официальным мероприятием, в котором Ривере удалось поучаствовать как делегату, была встреча со Сталиным. Она состоялась 5 ноября 1927 года и длилась шесть часов. В ней приняли участие 80 представителей из Германии, Франции, Австрии, Чехословакии, Южной Америки, Китая, Бельгии, Финляндии, Дании и Эстонии. Во время последней, неформальной части встречи Ривера сделал несколько набросков Сталина. Художник стоял на трибуне для почетных гостей на Красной площади 7 ноября и наблюдал за парадом: «Было раннее утро, на улицы падал снег. Движущаяся масса людей была черна, компактна, спаяна единым ритмом и упруга. Она плавно, по-змеиному извивалась, и это была самая грозная из змей, какую я только мог вообразить. Она медленно текла по узким улицам к настежь распахнутым площадям»[173]. Позже Ривера использовал мотив упруго текущего змеиного тела, оплетающего эмблемы в виде серпа и молота, в росписях одной из стен в Министерстве народного образования в Мехико[174]. Художник был почетным гостем на лекции о современном мексиканском искусстве и искусстве стран Латинской Америки 9 ноября, а позднее и сам прочитал несколько лекций в Академии художеств, критикуя станковую живопись и призывая обратить внимание на традиции прикладного народного творчества.

Диего Ривера. Красноармеец. 1928. Бумага, карандаш. Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина

Вид зала выставки ОСТ. 1928. Фотография. Архив Государственной Третьяковской галереи

Несмотря на многочисленные встречи и лекции, Ривера много рисовал: делал наброски для фресок Министерства народного образования, зарисовки наблюдений за жизнью советских людей, выполнил несколько работ маслом с изображением октябрьских торжеств и несколько акварелей на тему Красной армии, а также дизайн обложек для советских журналов[175]. Рисунок «Красноармеец» был опубликован в журнале «Красная нива» (как иллюстрация к статье С. А. Пугачева) и показан на четвертой, и последней, выставке Общества станковистов[176], а обложка для тематического номера, посвященного Великой французской революции, была напечатана в «Красной ниве» за март 1928 года. Кроме того, в журнале была опубликована статья Альфреда Куреллы о самом Ривере. В ней сообщалось, что художник работает над проектом росписей клуба Красной армии. В силу разных обстоятельств этот проект не был даже начат. Сам Ривера считал, что камнем преткновения стало его желание уничтожить дворцовые интерьеры клуба, вместо того чтобы вписать фрески в них[177].

В мае 1928 года Ривера вернулся на родину. В своих воспоминаниях он писал, что уехать его «попросил» сам А. В. Луначарский по причине «несговорчивости» художника в политических вопросах. Тем не менее предполагалось, что после нескольких месяцев, проведенных в Мехико, он вернется в Москву, однако этого так и не случилось. Несмотря на стремительный отъезд и неясные перспективы возвращения, в Мексике Ривера продолжил тесное общение с советскими людьми. Он близко сошелся с третьим послом СССР в Мексике Александром Михайловичем Макаром. Дипломат прибыл в Мехико в марте 1928 года и проработал на этом посту два года. В знак своего искреннего дружеского расположения Ривера написал портрет супруги полпреда — Софьи Исаевны Макар-Баткиной.

В декабре 1930 года в Мехико на съемки для работы над фильмом «Да здравствует Мексика!» приехал Сергей Эйзенштейн. Режиссер провел в Латинской Америке больше года, и Ривера помогал ему организовать поездку по стране для натурных съемок. На память о художнике у режиссера остались фотографии его росписей и рисунок; вернувшись в Москву, Эйзенштейн работал над статьей о стенных росписях Риверы и Ороско.

В январе 1937 года из Норвегии в Мексику прибыл Лев Троцкий. Мексика предоставила ему и его жене Наталье Седовой убежище в то время, когда ни одна другая страна не хотела их принимать. Отношение внутри страны к этому вопросу было далеко