Книга Отец лжи - Володя Злобин

жмурится. Страшно подумать от чего.

– Ты передёргиваешь...

– Эй, стрелки не переводи! Вечно передёргиваешь, – надвигается Фил.

– Не передёргиваю!

– Хочешь, докажу? – с улыбочкой вмешивается Рома и загораживает Фила плечом. Тот сопит, но вперёд не лезет. Копылов никогда не был силён в перепалках, а вот с острецом Ромой спорить опасно. Но лучше так, чем при всех получить удар в живот. Роме хотя бы можно ответить, – Ну как? Хочешь, докажу, что передёргиваешь?

– Попробуй.

– Девушка есть? – Пальцы притихли, ожидая ответа.

– Нету.

– Значит, дрочишь?

Правильного ответа нет. Тот, кому задают такие вопросы, уже ошибся.

– Допустим... Как будто вы не дрочите.

– А это к делу не относится, – ухмыляется Чайкин, – Итак, дрочишь. То есть передёргиваешь. Пацаны, а вы дрочите?

Один за другим отстреливаются голоса:

– Не-а.

– Да ты что! Как можно!

– Н.. нет.

Вова Шамшиков неопределённо трясёт золотистой головой. Из-за густых волос непонятно – кивает он или ушёл в отрицание.

– Вот видишь, – Чайкин делает шаг вперёд, – а теперь обоснуй, что это мы с Филом разбили. Ну!?

За два месяца это первый обстоятельный разговор с лучшим другом. Он откровенен, выплёскивает то, чем переполнен. Это не злоба или яд, а презрение, почти брезгливость. Почему Рома так ведёт себя? Что произошло с весёлым, черноватым, уверенным в себе человеком? Что ему не понравилось и как это исправить? Плевать на Вову и Толю. Это попутчики. С Ромой была настоящая дружба. Даже сейчас она не исчезла, а растянулась, и друг совсем близко... всего лишь на той стороне.

– Что, не можешь обосновать?

Тело начинает подрагивать. Ему страшно, оно ищет помощи. Пальцы близко, сложились в узор, хрустят косточками будущей жертвы. В воздухе сладкий запах унижений. Спасения нет, не до кого дотянуться. Девочки у соседнего подоконника, они в стайке, туда нельзя без приглашения, там тоже что-то от общих предков. Толя Фурса беседует с Шамшиковым. Наверное, шепчет на застенчивое ушко то, что шептал этот месяц по телефону. Про унижения, заговор, игру...

Из груди рвётся то, что должно:

– Толян рассказал, что вы за всем этим стоите. За фотографиями, тем разводом с бабой, за из... шутками. И игру тоже вы сделали. Вован, ты же её сделал, да? Думаете, непонятно кто этот Папик? Толян всё рассказал! И окно тоже вы разбили. Не знаю, кто точно, но либо ты, Филипп, либо ты, Рома. У остальных тупо бы смелости не хватило. Да у вас тоже по отдельности не хватило бы. Выходит, вместе. Толян, ты же об этом по телефону говорил? Да?

Глаза обращаются к сгорбившемуся Фурсе, и даже Вова Шамшиков смотрит на него с осуждением. Гапченко поднёс ладошку ко рту, а другой сжал Фила. Тот недвижим, бурлит. Тёмные глаза Чайки впились в Толю, с которым он делился всеми своими планами. Сам Толя багровеет, мешки под глазами наливаются кровью. Он взбешён, как бывает взбешено что-то маленькое.

– Ну зачем было рассказывать... Я же просил!.. – и тут из Фурсы выплёскивается, – Только крыса не держит слово!!!

Толя делает вид, что сейчас бросится в драку, но его неожиданно обвивает Антон:

– Анатолий, не беспокойся. Это наша проблема.

Трясущегося от возмущения Фурсу заводят в класс. Парня никто не винит. Он жертва нестерпимого богохульства. Оказалось нарушено великое пацанское табу: никто не в праве никого заложить. Точнее, тебя заложить можно, других – нельзя. Но если кого-то