Книга Лики Богов. Часть I. Война с черным драконом - Тара Роси

Ласточка, — смогу силу клинков себе подчинить! Баровит, родимый, обучи меня! Знаю, что отец запретил вам с Волотом бою меня учить, да не могу оторваться от того, когда на учение ваше смотрю. Ты так же прекрасен в бою, аки та бабочка — лёгок, быстр да не можно поймать тебя.

Девичьи глаза смотрели в самую душу, этим мольбам нельзя было отказать. Обняв хрупкие плечи, Баровит сдался:

— Ладно, токмо когда отца дома не будет.

Улыбнувшись, Ласточка крепко сжала объятия, в какой-то миг будущему воину показалось, что её руки едва не переломали ему рёбра.

Там родные лики воззрю, дланей тепло обретая.

На ушко тихонько шепну: «Воротился к тебе я, родная».

Там вьётся рассвет, там день усталый за горы спешит,

Тары слезами на листьях роса в зареве алом, робея, дрожит.

Там в беге шумном реки пращуров смех слышен,

Восславим же Рода* за ту благодать, восславим тебя, Вышень*!

Потупив взор, Баровит выдохнул. Закрыв глаза, прислонился затылком к стене конюшни. Рана от арабского ножа пульсировала, ныла. Но душевная боль мучала куда сильнее. Что с ним происходит витязь не понимал, но одно знал точно — ничего хорошего это не сулит. Душа то скулила раненым зверем, то исходила яростью, словно хищник на охоте. Баровит устал от терзаний и непонимания, лишь страх был очевиден как никогда. Страх потерять привычный уклад жизни. Он мог бы блуждать в своих мыслях бесконечно, но звук торопливых шагов настырно вырывал из раздумий. Медленно открыв глаза, витязь уставился на юного дружинника.

— Баровит, давай я по деревне пройду, глядишь присмотрю скотину какую неприкаянную, — затараторил Ратмир, поправляя лямку налучей.

Этот сопляк вызывал у Баровита жуткую неприязнь, до скрипа зубов. Окинув его гневным взором, витязь прошипел:

— С чего ты взял, что неприкаянная скотина тебе надобней, чем мирянам?

— Слушай, Демирович, — фыркнул Ратмир, — здесь две сотни голодных мужиков. Думаешь мы хлебом перебьёмся?

Вскочив на ноги, Баровит навис над наглецом, рыкнул ему в лицо:

— Тебе велено ждать воеводу, посему жди да помалкивай. Ты себя дружинником мнишь, так вот докажи, что ты таков, что над тобой ни жажда, ни боль не властны.

Накаляющийся спор становился всё интересней для заскучавших дружинников. Даже те, что казалось спали, приоткрывали веки, следили за сослуживцами. Самым необычным в разворачивающемся противостоянии было поведение Баровита — спокойный, немногословный, правильный во всём, он всегда сглаживал ссоры, а не разжигал их. Сейчас даже Баян — весельчак и балагур — не узнавал друга. Резко накрыв ладонью струны, Баян заставил домру смолкнуть, переглянулся с дядькой Зораном. Лекарь задумчиво оглядел Баровита, но ничего не сказал. А вот балагур не удержался, отложив домру, скрестил на груди руки:

— Слышь, Зорька, ты зря на Ратмира рычишь. Малец прав — всем жрать охота.

— Ты сопли-то подотри, — закипал Баровит, — ждём батыя.

Нахмурившись, Ратмир вновь попытался убедить сослуживца в своей правоте:

— Возле мельницы куры бродят, никто их не хватился. Нам на похлёбку вполне бы хватило. Покамест мы Демира Акимовича дождёмся, полдружины разбредётся по деревне, да во что то выльется одним Богам ведомо.

Терпение лопнуло, словно перетянутая тетива. Баровит схватил неуспевшего отстраниться дружинника за край кожаной безрукавки, скрывающей кольчугу. Тряхнув юношу, витязь всмотрелся в его глаза — наглость и чрезмерная самоуверенность плескались в голубой радужке.

— Вся дружина ждёт воеводу, спокойно, молча. Токмо ты покоя не знаешь. Коли не смолкнешь немедля, я тебе кляп затолкаю… до глотки. Не о еде сейчас думать надобно.

Мужики заворочались, приподнялись на локтях, не веря глазам, уставились на Баровита. Потерев курчавую бороду, дядька Зоран спокойно заговорил:

— Ты бы послушал старшого, Ратмир. Я на войнушке дружинников выхаживать стал ещё когда ты в порты ссался. Так вот приметил давненько уж, что опосле битвы жрать не можно. Коли есть у кого рана скрытая, то проявится через час — второй. А коли при такой ране брюхо сразу набить, то еда плоть отравит, тогда такую хворь я уж не вылечу. Посему водицы испей да сон прими, не галди за зря.

С лекарем не дерзнул спорить даже Баян. Вновь взяв домру, провёл по струнам. Ратмир тоже был готов отступиться, но хватка не разжималась, не давала сделать и шага. Баровит молча буравил его взглядом.

— Пусти меня, болезный, — закипая от гнева, зарычал юноша и ответным жестом ухватил Баровита за ворот кольчуги.

Кривая ухмылка исказила лицо витязя, что-то пугающее проскользнуло в его взгляде, вторая рука резко поднялась вверх и замерла. Невольно сжавшись, Ратмир удивлённо взглянул на занесённый над собой кулак, затем заметил за спиной Баровита Умилу.

— Пусти его, родимый, — прохрипела она, сжимая двумя руками предплечье витязя.

Разжав хватку, Баровит взглянул на омуженку, помедлив, оттолкнул от себя юношу. Рыкнув, Ратмир в один шаг приблизился к обидчику, но Умила вытянула в его сторону руку.

— Довольно, — осекла она. — Аки чада малые ляльку не поделили. Ратмир, учись слушать братьев дружинных, к тому же старших. Иначе не уживёшься с нами… А я желаю, дабы ужился.

Фыркнув, юноша гневно взглянул на застывшего Баровита. Не понимая чем вызвал такую злобу, Ратмир желал всё высказать обидчику, но девичья ладонь накрыла его плечо, легонько сжала.

— Остынь, друже, — улыбнулась омуженка.

— Брат у тебя бешеный, — выпалил Ратмир. — Волот — весёлый, а этот бешеный. Кабы не были они так похожи на отца вашего, подумал бы что Баровита подкинули.

Нежная девичья рука вмиг обратилась камнем, с силой толкнула юношу.

— Довольно говорю! — рыкнула Умила и тут же скривилась от боли в горле. Сглотнув, добавила: — Ступай, Ратмир.

Юноша лишь сейчас заметил как сжались желваки на лице Баровита, как налились гневом его глаза. Осознав, что ляпнул что-то не то, Ратмир зашагал к застывшим в ожидании развязки стрелкам. Поняв, что драки не будет, мужики сонно зазевали, вновь возвращаясь к своим занятиям. Привалившись к пустым бочкам, юноша зыркнул на Баровита. Но тот его уже не замечал. Витязь словно окаменел, молча рассматривая поскрипывающие лопасти мельницы.

— Не серчай на него, — шептала Умила, поглаживая Баровита по руке, — он токмо в дружину нашу вошёл, ещё не прижился. Не будь с ним столь суров.

Развернувшись к ней всем корпусом, Баровит всмотрелся в удивлённое лицо — её глаза расширились, стали ещё больше, ещё красивее.

— Ты просишь за него? — скривившись, прохрипел он. — Опекаешь? Сходи, пожалей, к сердцу прижми.

Смятение сменилось обидой, девичьи губы сжались до бела, слова застряли в груди. Горло горело и каждый звук давался с особым трудом, но гнев гасил боль. Желая излить на Баровита всё накопившееся, Умила глубоко