Книга Детство Лены - Людмила Георгиевна Молчанова

тишина, и Кланькины всхлипывания звучат еще громче и горестнее.

— Не плачь, Кланька. Ну не плачь! Знаешь, что? Пойдем к бабушке Бойчихе, — неожиданно говорю я.

Почему мне вспомнилась в этот момент Лизина бабушка, сказать трудно. Мне подумалось вдруг, что только она может нам помочь.

На улице еще сумеречно и безлюдно. Сквозь утреннюю муть едва проступают темными пятнами дома и деревья. Сегодня воскресенье. Монотонно и уныло звонит церковный колокол. Мы с Кланькой бежим в Слободку.

Лиза встречает нас вопрошающим, встревожным взглядом.

— У нее мамка умерла, — говорю я.

Лиза прислоняется плечом к дверному косяку. Из горницы, стуча палкой, выходит бабушка Бойчиха, простоволосая, держа в руках повойник, Она только что проснулась и сладко позевывает.

— Кого же ты привела к нам, пичуга ранняя?

Она, прищурившись, всматривается в лицо Кланьки и хмурит седые брови.

— Да, никак, это Полюшкина дочь? Знаю, знаю тебя и отца твоего бесшабашного знаю, и мать-мученицу. Чтой-то ты головушку повесила? Или горе какое приключилось?

— У нее мамка... мамка... померла...

Бабушка Бойчиха берет Кланьку за плечи и, ковыляя в комнату, громко говорит:

— Чем же я утешу тебя, голубка обездоленная? Чем помогу тебе? Великое твое горе! Сядь со мной, желанная.

Кланька послушно приникает к бабушке.

— А вы что стоите, ровно птицы крылья опустили? Садитесь рядком.

Голос у бабушки Бойчихи громкий. Так говорят все ткачихи.

— Обмерла, голубка. А ты поплачь, поплачь. Сразу все беды со слезами утекут.

Бабушка гладит Кланьку по вздрагивающим плечам. Кланька не выдерживает и громко плачет.

— Вот-вот. Так его, горе, скинь с плеч долой. Радость придет к вам. Вырастете, подниметесь, красивые да пригожие.

Лиза тихонько берет из рук бабушки повойник и, став на колени, бережно заправляет ее пушистые седые волосы.

— Придет солнышко и к твоим окошечкам, Кланя. Будешь ты рукодельницей. Руки у тебя будут золотые.

Бабушка Бойчиха бросает мимолетный взгляд в окно, за которым на высоком заснеженном берегу Клязьмы темнеет фабричный корпус.

— Пойдешь ты в ткацкую. Соткешь ты такую материю, какую еще не рабатывал никто. Голубую, в цветах алых. Аленький цветочек приметливый. Он в глаза бросается. Станут носить люди платья да тебя похваливать.

Кланька всхлипывает тише, приподнимает заплаканное лицо.

— И будут твоим платьям удивляться цветы в поле. Солнце не захочет прятаться, птицы будут слетаться, чтобы подивиться, когда девушки разоденутся. Волк пробежит — и тот остановится: шубка-то у него серая, незавидная. Вот какую радость ты людям принесешь. Пройдет горе, как тучка летняя, выглянет солнышко.

Бабушка Бойчиха замолкает. Несколько минут она сидит неподвижно.

— А если Анфиса тебя обижать начнет, беги ко мне. — Сдвинув брови, она сердито стучит палкой по полу. — Не бойся ее. Я тогда сама с ней разговор иметь буду. В обиду тебя не дам, голубка.

Кланька вытирает глаза и улыбается робко, несмело.

Бабушка Бойчиха отпускает нас только к вечеру. Бледное зимнее солнце уже прячется за лес. Деревья, пушистые от инея, не шелохнутся. Примолкшая Кланька идет рядом со мной. Она о чем-то задумалась. Наверно, о том красивом платье, о котором рассказывала нам бабушка Бойчиха.

Проходя мимо загона, слышим беспокойный крик гусей. О них забыли сегодня. Кланька приоткрывает дверь сарайчика, Васька, взмахнув крыльями, с гоготом бросается к ее ногам. Кланька, вздыхая, гладит Ваську и спешит уйти.

У барака мы приостанавливаемся. Кланька нерешительно смотрит на меня. Она боится идти домой.

— Идем к нам, — зову я и беру ее за руку.

У нас гости. Петькин отчим и еще несколько незнакомых мужчин. Они сидят у кровати и о чем-то озабоченно разговаривают. Перед ними на одеяле лежит стопка смятых рублей, кучка серебра и тоненький голубой листок, чуть прикрытый краем картуза. У окна, поближе к свету, сидит мать. На столе смутно белеет подушка. Наколотые булавки щетинятся блестящим ежом. Мать, низко склонясь, быстро перебирает коклюшки. Увидя меня, она что-то хочет сказать, но внезапно закашливается. Одна из коклюшек выпадывает из ее руки на пол. Я бросаюсь к матери.

— Что ты, Ленка? — Мать прижимает меня к груди. Там у нее что-то шипит, как в наших ходиках.

— Мамка, не надо, не умирай!

— О господи, и взбредет же в голову!

Мать часто крестится и сердито отстраняет меня. Мужчины примолкают. Отец зажигает лампешку и ставит ее на свободный стул рядом с собой. Петькин отчим накидывает дверной крючок. Нас с Кланькой мать загоняет на полати.

Немного погодя мы с любопытством заглядываем вниз и прислушиваемся к разговору. До нас доносятся непонятные отрывки фраз, произносимые приглушенными голосами:

— Вот я вам сейчас прочитаю...

Дядя Никифор берет голубоватый тонкий лист, пододвигается поближе к огоньку лампы... Его рыжие волосы блестят на свету.

Мать откладывает в сторону коклюшки. Она встревожена и озабочена. Я толкаю Кланьку, но она, свернувшись клубочком, уже спит.

Чтение неожиданно прерывается. В дверь стучат.

— Анна, открой, — тихо приказывает отец и переносит лампу на стол.

Дядя Никифор поспешно засовывает листок за голенище валенка.

— Наверно, мой Петька. Проходу ре дает, так и ходит за мной, — говорит он с ласковой усмешкой.

Но в каморку входит не Петька; а бабушка Бойчиха и вместе с ней Дуня Черная.

— Можно, что ли, к вам?

Бабушка оглядывает всех суровым, пытливым взглядом. Мать срывается с места и подставляет ей единственный среди табуреток стул.

— А что же Дуняшку-то не приглашаешь? — спрашивает бабушка, развязывая клетчатый полушалок. — Ты раздевайся, касатка, к своим, чай, пришла, — обращается она к Дуне, которая остановилась на пороге. —Что уставились? Не ждали, поди? Кто у вас тут на похороны-то сбирает? Да ты меня, Анна, не усаживай, вон подругу приветь.

Дуня раздевается. Мать смотрит на нее, и в ее глазах появляются удивление и едва приметная радость.

На Дуне простая белая кофта. Черные волосы прикрыты неподрублённой косынкой, а в руках большой сверток. Она застенчиво осматривается, улыбается.

— Да ты садись, садись, — суетится мать.

— Подожди, Анна, меня усаживать. Где Аленушка? Я вот ей кое-что принесла. .

Я мигом скатываюсь с полатей. Дуня прижимается к моей щеке холодными губами и сует в руки пакет.

— На, соколёнок, полакомься да с подругой поделись.

— Где она?—заботливо спрашивает бабушка Бойчиха.

— У нас. Спит, — тихо отвечает мать, указывая рукой наверх.

Бабушка Бойчиха садится на табурет, стул она придвигает Дуне.