Книга Критика идеологических основ православного монашества - Кирилл Иванович Никонов

принимает астрономическую трактовку солнечных затмений и даже пытается успокоить напуганную предстоящим затмением монахиню. Впрочем, других свидетельств положительного отношения к данным , науки в сочинениях оптинских старцев не обнаруживается. К геологии Макарий относился весьма подозрительно, поскольку ее выводы не совпадали с библейскими положениями: «Очень мудрено и опасно на догадках утверждаться, а не на Священном писании основываться». Пустым и ненужным делом предстает оптинским чудотворцам и медицина, разрушающая веру в «сверхъестественные исцеления». Красочно расписывая одно из них, Макарий с пафосом восклицал: «Вот дивное чудо! Где наука! Что они могут против этого сказать?»

Оптину пустынь посещали религиозно настроенные образованные люди, среди них некоторые писатели. Они общались со старцами, из которых кое-кто помогал им в издательской деятельности. К. Леонтьев, например, настолько подпал под влияние старцев, что навсегда остался в монастыре. Большинство образованных посетителей Оптиной придерживались консервативных, а то и реакционных взглядов в области идеологии и политики: обер-прокурор синода Д. А. Толстой, М. П. Погодин, С. П. Шевырев, П. Д. Юркевич, В. И. Аскоченскищ С. А. Бурачек. Последние были самыми близкими союзниками старчества в проведении идеологической линии защиты царя, веры, существующих порядков. Чуть ли не каждый номер издававшегося В. И. Аскоченским еженедельника «Домашняя беседа», рассчитанного на народные массы, содержал рассказы о монахах и старцах, восхвалял идеалы старчества. Здесь мы найдем и письма старцев, бесконечные ссылки на них как на безусловный авторитет в делах «духовной жизни». Благословляли позицию «Домашней беседы», которая «прямо и решительно восстает против вольнодумной современности, храбро и неутомимо ратует за православие, царя и отечество» (Домашняя беседа, 1863, № 27; с. 13), и сами оптинские старцы. С каким торжеством опубликовал, например, В. И. Аскоченский письмо одного из «духовных сыновей» Оптиной, в котором подчеркивалось, что «блаженной памяти старец Оптиной пустыни батюшка о. Макарий указал мне на назидательный ваш журнал» (Там же, с. 10).

Образованные защитники самодержавия и православия типа В. А. Аскоченского в едином ряду со старцами травили светскую литературу, ратовали за установление жестокой церковной цензуры в отношении всей литературы. «Подумайте только, могли ли выползать на свет божий такие гадины, как «Энциклопедический словарь», или хоть роман г. Чернышевского «Что делать?» ...если бы все это проходило через руки христиански благочестивого... человека? Никогда!» — писал В. И. Аскоченский (1863, вып. 23, с. 531). Кто только не подвергался яростному нападению реакционной печати! «Подвальный романист Сю, бессовестный Беранже со своими площадными песенками, бесстыдная Жорж Занд со своими эмансипированными героинями, Делавинь, Скриб, Бальзак» — эти «усерднейшие растлители и клеветники на человечество», Т. Шевченко, русская поэзия, «да и прежняя с своими Ариостами, Петрарками, Гете, Шиллерами», «жид Спиноза, выкрест Неандер, полужид Ноак, рационалист Штраус», Гегель, Фейербах, не говоря уже о французских материалистах, слепая ненависть к которым распространялась и на передовых людей России, как якобы подражающих иноземцам. Воспитанники «иноков высокой духовной жизни» — редакторы «Маяка» и «Домашней беседы» — развернули кампанию даже против А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. В Онегине, Татьяне, графе Нулине, писал Аскоченский, «нет ничего истинно русского», в стихах А. С. Пушкина «в лучших — поклонение своему я, и в прочих — учение сладострастья» (1860, № 28, с. 350, 354). «Если бы в России развелось более Пушкиных, она бы скоро сгибла и пропала», — вещал «Маяк» (1840, ч. X, с. 62), не оставивший без внимания и Лермонтова: «как не жаль хорошее дарование посвящать таким гадким нелепостям». Идеалом русского литератора провозглашались Загоскин и Булгарин. Правда, в 60-е годы Аскоченский демонстрировал благожелательное отношение к Гоголю, но к Гоголю той поры, когда он «весь углубился в самопознание, началом которого служит искреннее сознание своего духа бессилия и низости», и писал, что русскому народу по-настоящему «не следует и знать — есть ли какие-нибудь другие книги, кроме священных» (1863, № 20, с. 460; 1861, № 39, с. 750).

Оптинское монашество выступило и против развития других областей культуры. Православная реакция ополчилась и на народный театр, учреждению и распространению которого прогрессивная русская интеллигенция придавала большое значение в духовном развитии народа. Театр был назван реакционерами «грязным и вонючим болотом», «Вопль сладострастия Дездемоны, бешеные крики ревнивого Отелло, адский стон леди Макбет... что там христианского или хоть просто нравственного?» (1862, № 37, с. 223—224). Для старца Амвросия театр — «это школа безнравственности, способная заморить в душе человека последние остатки доброй нравственности. Все делающееся в театрах какое должно иметь влияние на неиспорченную душу молодого человека? Без сомнения, оно должно породить и укрепить в нем звериные чувства с низменными скотскими потребностями». Макарий осудил «игру на фортепьяно», полагая, что в состав дел «имущих благочестие» она не входит, а Амвросий охарактеризовал светскую музыку как «не дающую возникнуть в душе человека ни одной духовной мысли, ни одному духовному чувству».

В эпистолярном наследии старцев мы не обнаружим следов знакомства с русской музыкой, живописью, скульптурой, архитектурой, поэзией, художественной литературой, да и с европейской светской культурой. Более того, образованный Макарий выразил мнение, что «распространение французского языка много повредило нашему отечеству», а «знаток пяти языков» Амвросий запретил монахине из образованных заниматься переводом исторических статей, ссылаясь на учение-святых отцов: «Враг, желая отторгнуть нас от молитвы, в нас желание влагает еллинских словес. Исторические статьи недалеко отстоят от еллинских словес». «Враг человеческий», дьявол, и здесь выступает как штамп, которым клеймятся запретные вещи.

Искусственное, запрограммированное религиозными догмами предельное сужение сферы интересов личности, сознательный отказ от культурных ценностей иссушили творческие способности этих по природе своей, быть может, и незаурядных людей, обеднили их эстетическое восприятие. Макарий несколько раз с видимым удовольствием описывает полученную им в подарок икону Ахтырской божьей матери, но ценит ее не за художественные достоинства — их как бы вообще не существует, — а за возраст иконы (ей 130 лет), за хороший серебряный оклад, жемчуга, бриллианты, каменья. Амвросий, например, был весьма способен к рифмовке, но он не создал каких-нибудь поэтических произведений, ограничившись балагурством: «Мать! что говорят, слушай, а что подают, кушай»; «Терпел Моисей, терпел Елисей, терпел Илия, потерплю и я»; «Мелитона, держись среднего тона, возьмешь высоко, будет нелегко, возьмешь низко, будет склизко» и т. д.

Оптинское монашество и русские писатели. С духовным аскетизмом старчества, отрицавшего благотворность светской культуры, была теснейшим образом связана и пренебрежительная снисходительность, с какой старцы относились к русским, писателям. Светские книги, говорил Макарий, питают ум, а сердце развращают. «Светские книги, и особенно романы, не научают, но расслабляют сердца, изгоняют вон страх божий», — осуждающе писал этот человек, обладавший, по словам Солоухина,