Книга Великие страхи прошлого - Александр Викторович Волков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К слову, время жизни Леонардо было временем расцвета инженерии. Специалисты готовы назвать десятки имен техников XV–XVI веков, но их сочинения практически не известны широкой публике, а рукописи пылятся в хранилищах библиотек: Конрад Каудер и Джованни Фонтана, Мариано ди Якопо (Таккола) и Ханс Хартлиб, Ханс Шультен и Франческо ди Джорджо Мартини…
Сохранилось более 7000 листов рукописей и рисунков самого Леонардо, и на шести тысячах, словно в танце, кружатся шарниры, винты, колеса, соединяясь друг с другом и застывая на этих тайных бумагах. В сочетаниях деталей угадываются прообразы вертолета, велосипеда, подводной лодки, танка.
«В рукописях Леонардо собраны почти неотделимые от нас его собственные идеи и эксперименты, записи традиций современных ему практиков и выписки из трудов многих забытых ученых и исследователей старого времени или его современников, — писал В. И. Вернадский. — Мы видим здесь то брожение мысли, которое подготовляет будущее науки» («О научном мировоззрении», II, 19,1902). Код инженерной мысли Леонардо веками хранился под спудом, чтобы получить истолкование лишь в веке минувшем.
А еще его называют первым естествоиспытателем в современном смысле этого слова. Он разъял Природу, как труп, с холодной дотошностью механика выискивая ее приводные колеса, и трупы людские рассекал, как тряпичные куклы, «вплоть до мельчайших частиц уничтожая все мясо, находившееся вокруг этих жил» (Леонардо да Винчи. «О строении человека и животных. О частях тела и их функциях»), чтобы, следуя познанному им закону, вытягивать на картинах мышцы и жилы, словно готовя образы к оживлению. И правы же будут те, кто говорил, что, «умерщвляя живую прелесть Моны Лизы», он делал образ ее на полотне картины «все живее, все подлиннее». Это был его код живописи.
В прозрачном каноне славословий слились, уничтожили себя противоречия, ясно виденные современниками и многими потомками. Они думали о Леонардо, находя, что он презирает известные формулы и теории, плохо разбирается в математике, подменяет порядок интуицией, надежность — догадкой, что он старателен до небрежности и пытлив до невнимательности.
Критики отмечают, что на его анатомических рисунках — «образце точности» — люди порой недосчитываются некоторых важных органов, что кровеносные сосуды и иные части тела нарисованы так, как не изобразил бы их медикус, проводивший вскрытие, — похоже, это не зарисовки с натуры, а гипотезы испытателя, следующего наитию. Так, на одном из рисунков источником спермы, по его фантазии, становится спинной мозг. Правоту критиков он сам признавал в своих записях: «И если скажешь, что лучше заниматься анатомией, чем рассматривать подобные рисунки, ты был бы прав, если бы все эти вещи, показываемые в подобных рисунках, можно было наблюдать на одном теле, в котором ты, со всем своим умом, не увидишь ничего и ни о чем не составишь представления, кроме разве как о нескольких немногих жилах» («О строении человека…»).
Наконец, его технические конструкции выглядят фантастическими постройками, только возведенными не из квадров и кирпичей, а из шарниров и винтов, а то, словно предвосхищая завет Лотреамона («случайная встреча на анатомическом столе зонтика и швейной машинки»), из далеких друг другу слов — имен предметов, которые через века все же встретятся друг с другом. И тогда «от камня и железа сделаются видимыми вещи, которые до того были не видны», «Христос снова будет продан и распят, и святые его замучены», «большая часть моря убежит к небу и не вернется в течение долгого времени». Что это? Телевизионные башни — Че Гевара — Аральское море?
В записях Леонардо даны и ответы на эти загадки: огниво — продаваемые распятия — облака. Не сохранись этих ответов, Леонардо мог бы прослыть вторым Нострадамусом.
Вырванный из времени, он кажется загадочным, как корень мандрагоры, «дивным и божественным» (Д. Вазари. «Жизнь Леонардо да Винчи, живописца и скульптора флорентийского»). Сто двадцать составленных им книг, «Книга движения», «Книга о тяжести», «Книга об элементах машин» и многие другие — код знаний, собранных им лично, — вопиют к современным ученым, требуют прочтения, истолкования, взывают к терпению, прилежанию комментаторов, но… от них не сохранилось ни строчки — лишь насмешливая ремарка мастера, обращенная к своему современнику или потомку: «1/1 может быть, терпения не хватит у тебя, и ты не будешь прилежен. Обладал ли я этим всем, или нет — об этом дадут ответ 120 мною составленных книг» («О строении человека…»).
Незаконнорожденный сын нотариуса и крестьянки, родившийся в окрестности Флоренции, всю жизнь испытывал и исследовал природу, предсказывал ее свойства и в своих фантазиях придумывал их. Он изучал окружающий мир «на ощупь», ибо с детства был «лишен зрения» — не мог смотреть на мир глазами античных мудрецов. Леонардо был неучем, «человеком без образования», то бишь он не получил того классического образования, коим гордились его современники-гуманисты — из тех, что «расхаживают чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают» («О себе и своей науке»). Ему-то ведь не довелось в юные годы без конца штудировать латинскую грамматику и риторику, античную философию и поэзию.
Позднее он насмешливо обращается ко всей ученой братии: «Если вы, историографы, или поэты, или иные математики, не видели глазами (читай: не исследовали. — А. В.) вещей, то плохо сможете сообщить о них в письменах» («Спор живописца с поэтом, музыкантом и скульптором»). В юности ему было не до смеха. Знание славного языка Цицерона считалось дипломом, без которого в конце XV века трудно было сделать карьеру. Ученейшие мужи без обиняков считали, что можно быть дельным человеком — умным, нравственным, совестливым, одним словом, гуманистом, — лишь досконально вызубрив латынь.
Не имея этого «диплома», он яростно взялся отстаивать невежество. Не готовый превзойти других своей ученостью и красноречием — начальным капиталом гуманистов, — принялся работать, решив, что должен все уметь. Практик, изобретатель, наблюдатель, фантазер, он был полной противоположностью гуманистов, старавшихся думать, писать и говорить согласно обычаю древних поэтов и ораторов и положениям выдающихся философов. Человек меньшего таланта, очарованный величием сделанного художниками «кватроченто», учился бы у них, невольно вторя им во всем. Леонардо же, одержимый желанием понять природу вещей, стремился не делать ничего, как другие.
Этот же ущерб — необразованность — сделал его нахалом. Не дожидаясь, пока славный синьор убедится, что он — добропорядочный, ученый, благочестивый человек, Леонардо, нанимаясь на службу, без лишней скромности сообщал, что он якобы умеет. Обычно так расхваливали свои таланты маги, астрологи, алхимики.
«Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать
