Книга Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

волка ушел, нужно еще рассказать, как ты это сделал, требуется сюжет, интрига, определенный порядок слов. Эти требования отчасти похожи на желания «самого разговора», внедряемые впоследствии во внутренний мир как мои собственные желания, но все же отличаются особой интенциональностью. Литература в значительно степени получает свой облик в силу конкуренции историй, включая и конкуренцию тех, кто уже выиграл первую привилегию особого внимания.

Писатель есть колобок, который наконец встретился с лисой – но дальше его сказка может иметь и иное, совсем неожиданное окончание. Классическая версия сказки описывает судьбу среднего литератора: лиса, будь она критиком или олицетворением читательской аудитории, съест колобка и забудет; и это, заметим, далеко не худшая участь – спросите у засохших колобков-пирожков, которых вообще никто не заметил и не услышал. И не отличил от праха земного.

Однако если перед нами великий писатель – Пушкин, Набоков или Фолкнер, – с ними дело обстоит иначе. Увидев лису, такой колобок не задумываясь покатится к ней и вспрыгнет прямо на носок. И конечно же, запоет свою песенку. Обрадованная лиса, в свою очередь, откроет рот – но так и замрет. Застынет с приоткрытым ртом, ибо таково чудесное свойство песенки этого колобка. Лиса так и будет стоять, пока не перебросит чарующего певца-сказителя на трепещущий носок другой лисы, которая – и в этом нет сомнений – не замедлит оказаться рядом. И вот спустя какое-то время, возможно немалое, быть может пройдут месяцы, годы, десятилетия, мы сможем увидеть странную картинку.

Мы увидим поляну, сплошь заполненную лисами, этими профессиональными охотницами за колобками. Все они будут стоять с приоткрытыми ртами, а наш колобок будет перескакивать с одного лисьего носика на другой, а потом воспарит, продолжив свое вращение и свою песенку в воздухе.

И тогда другой, свежеиспеченный колобок, увидев эту картинку, эту высокоорбитальную частицу с эталонным спином, произнесет: «Прощайте, бабушка и дедушка», – и устремится в свой собственный поход. Таков один из важнейших спецэффектов нашей юлы.

* * *

Метод юлы позволяет поставить еще одну проблему. Он может быть применен для диагностики современности. Предварительно уже был обозначен вектор восходящего хронопоэзиса, отталкивающегося от исходной самовращательности, от уровня фоновых автоколебаний и ветвления миров. В теологической иерархии далее следует богостоятельность человека, затем его самостоятельность, а затем и самовращательность второго порядка, готовность к запуску волчков, что как раз и отражает способность к синтезу материи. Можно, конечно, представлять дело так, что та или иная юла достается из ящика, осуществляется ее пробный запуск и, если результаты такового впечатляют или, по крайней мере, устраивают, начинается работа над отправкой юлы в автономное плавание. В действительности дело происходит не совсем так, и вихри альтернативной материи скорее обживаются по мере их обнаружения, при этом поля азарта, наиболее характерные в качестве эффектов искусственной прозрачности, специально блокируются. И в целом освоение нового конденсата по-прежнему напоминает маленькое чудо.

Все векторы хронопоэзиса предполагают увеличение парка вращающихся волчков и, соответственно, обогащение конденсата человеческой реальности как альтернативной материи. На больших отрезках истории это действительно так. Однако для конкретных эпох могут быть характерны и противоположные тенденции – это во-первых; а во-вторых, хронопоэзис вовсе не обязан иметь predestination, некое записанное где-то предназначение. Вместо того чтобы задуматься над запуском новой юлы на орбиту человеческого или сверхчеловеческого, уже работающие волчки могут быть остановлены и брошены в ящик.

Применение метода юлы в качестве объективного теста дает основания полагать, что нечто подобное как раз сейчас и происходит. Посмотрим под этим углом зрения на судьбы трех выделенных здесь волчков и их конденсатов, на совокупность многомерных проекций, где каждая проекция легко представляется в виде самостоятельного феномена, хотя и является эффектом самовращающегося волчка, что становится очевидным в случае обращения к методу юлы.

Начнем с самовозрастающего капитала и его проекций. После того как первый коммунистический бунт провалился и юлу товаропроизводящей экономики не удалось остановить и забросить в ящик, за дело взялась социальная инженерия, поставившая своей задачей как раз тотальную ликвидацию многоукладности человеческого в человеке. И надо отметить, что успехи в деле торможения волчка и блокировки неподконтрольных проекций очевидны. Бизнес уже не просто призывают к социальной ответственности, но все чаще принуждают к таковой. Повсеместно принимаются меры для контроля и сдерживания рискованных инвестиций, повсюду мы видим торжество социального иждивенчества и, так сказать, ползучего социализма. Сохраняют лишь самые низкоэнергетические уровни работающего капитала, если можно так выразиться, с низким спином; они, эти уровни, и вправду меньше «фонят», но в пределах близкодействия оказывают свое преобразующее влияние на реальность слишком человеческого. И дистрибуция вещей через квоты и прожиточные минимумы медленно, но неуклонно изымается из воронки или из вихря самовозрастающей стоимости.

Пока еще расширенное воспроизводство не может быть выведено из самовращения Д – Т – Д, отделено от капитала и рынка. Сброс в овеществление все еще не стал простой технической процедурой. Но все больше экономистов, да и просто людей понимают: эту юлу собираются остановить и бросить в ящик, причем за дело взялись уже не только марксисты, но и собственно «цивилизаторы», контролирующие западный мир, так сказать, прямые агенты остывающей Вселенной. Чем это грозит человечеству, можно видеть по интенсивности блокировки той или иной проекции: речь идет о расставании с предприимчивостью, которая генерируется капиталом буквально на уровне поля Лейбница. Ясно, что это в интересах «цивилизаторов», поскольку сворачивание предпринимательской инициативы означает и устранение противодействия социальной инженерии.

Теперь присмотримся к колобку коммуникации на орбите. Его самовращение обеспечивает тождество самости и субстанции, давая опору суверенности индивида: сегодня такая опора не требуется, она даже мешает достижению гомогенной социальной среды. Кроме того, как уже отмечалось, стратегия авторствования инициируется и поддерживается конкуренцией колобков, той настройкой, которая в итоге позволила человечеству обрести великую литературу. Немало, конечно, и побочных последствий, связанных с тем, что орбита любой большой юлы на значительном своем протяжении проходит по ту сторону добра и зла. Колобок не исключение, он обеспечивает суверенность и поддерживает литературу как конкурентную среду, по сути, как форму борьбы за признанность, где к тому же осуществляется раздельный зачет этической и эстетической участи (Набоков). И еще он дразнит дедушек-бабушек и прочую живность.

Но для охлажденной и даже для охлаждающейся социальности суверенность индивида помеха, а не ценность. Это же касается и борьбы за признанность как перманентного источника несправедливости. Поэтому новый гуманизм склонен полагать, что конкуренция историй должна быть остановлена – и это, по-видимому, произойдет в несколько этапов. Первый этап, разворачивающийся сейчас, – это вытеснение литературы как продвинутой песенки Колобка «сторителлингом» в самом широком смысле. Тут и корпоративные собеседования, с которых