Книга Серная кислота - Амели Нотомб

– Но… Из-за меня у вас сегодня нет шоколада! – запинаясь, пролепетала Панноника.

– Вы шутите, наверно! – запротестовала МДА-802. – Ведь столько недель он у нас был благодаря вам.

– Вот именно, – заметил мужчина.

– Если б не моя выходка, он был бы и сегодня.

– Поскольку вы совершили подвиг, мы счастливы быть лишенными шоколада сегодня вечером, – воскликнула одна из женщин.

– К тому же и шоколад не ахти. Не самая лучшая марка, – сказала МДА-802.

Все покатились со смеху.

– Спасибо, – пробормотала Панноника, внезапно устыдившись при мысли о свежей булочке, которую съела накануне, даже не вспомнив о товарищах.

Ее так мучили угрызения совести, что она разделила свою черствую горбушку на всех, и те набросились на ее хлеб, не задавая вопросов.

Телевизионщики не уставали восхищаться показателями:

– Фантастика! Никогда, никогда мы не собирали столько народу!

– Подумать только: все рукоплескали девчонке, а результат получился совершенно обратный.

– Хоть бы она еще раз воззвала к зрителям!

– У нее врожденный драматический дар.

– Ей бы на телевидении работать!

Общий гогот.

Надзиратель Здена продолжала держать Паннонику без шоколада.

Аудитория «Концентрации» продолжала расти.

Если бы Панноника знала, что ее шаг будет иметь такие последствия, отчаяние, и без того невыносимое, ее бы сломило.

Журналисты отмечали печальное выражение лица СКЗ-114. Многие писали о наказании, которому она, скорее всего, подверглась за свой поступок: «Мы обязаны последовать призыву Панноники! Она дорого заплатила за свой героизм».

Рейтинг передачи вырос еще.

В какой-то редакционной статье была выявлена удивительная закономерность: «Все вы – люди без чести и совести. Чем больше вы негодуете, тем больше смотрите». Этот омерзительный парадокс немедленно распространился по всем СМИ.

Рейтинг подскочил выше некуда.

Колумнист из вечерней газеты развил утреннюю тему: «Чем больше мы говорим о „Концентрации“, чем больше пишем о ее недопустимости, тем больше зрителей она собирает. Единственный выход – молчать».

Призыв к молчанию получил оглушительный резонанс. «Замолчим!» – кричали обложки журналов. Ежедневная газета с огромным тиражом заполнила первую полосу единственным словом: «Молчание!» Радиоканалы сообщали всему свету, что больше не скажут ничего, ну просто совсем ничего на эту тему.

Рейтинг взлетел до небес.

* * *

– Шоколада все нет? – спросил как-то вечером у Панноники один из мужчин за столом.

– Прекратите! – одернула его МДА-802.

– Увы! – ответила Панноника.

– Ну и ничего страшного. Пустяки! – решительно заявил ЭРЖ-327.

Панноника знала, что это неправда. Он, как и все, в шоколаде остро нуждался. Вроде бы действительно пустяки, но на протяжении многих недель эти крохотные ежевечерние кусочки шоколада были их основной энергетической подпиткой. И конечно, жалкий черствый ломоть и пустая баланда не могли восполнить нехватку бесценных калорий. С каждым днем Панноника чувствовала, что слабеет.

– Может, вам еще раз воззвать к публике? – сказал ЭРЖ-327.

– Чтоб мы остались еще и без хлеба? – взревел мужчина.

– Как вам не стыдно? – воскликнула МДА-802.

– Он не так уж неправ, – вмешалась Панноника. – После моего обращения прошло две недели, и, как видите, кроме исчезновения шоколада, никакого действия это не оказало.

– Откуда нам знать? – сказал ЭРЖ-327. – Мы понятия не имеем, что творится на воле. Может, «Концентрацию» давно уже никто не смотрит. Может, мы накануне освобождения.

– Вы верите? – с улыбкой спросила Панноника.

– Я, например, верю, – сказала МДА-802. – Знаете, есть такая восточная поговорка, по-моему, она очень подходит: «Не опускай руки, ибо рискуешь сделать это за минуту до того, как произойдет чудо».

Назавтра Панноника быстро шепнула на ухо Здене: «Сегодня ночью».

Результат не заставил себя ждать. Около четырех часов пополудни в карман лагерной робы опустились две плитки шоколада.

Панноника весь день не находила себе места.

Когда вечером за столом она показала шоколад, раздались радостные возгласы.

– Санкции сняты! – крикнул кто-то.

– Тише! Подумайте о других столах! – сказала Панноника.

– А почему вы не потребуете шоколада на всех? – возмутился тот, кому она сделала замечание.

– Вы полагаете, я могу что-то требовать? – спросила она, чувствуя, как в ней поднимается гнев.

– Подумали бы, прежде чем выдавать такую ахинею, – сказал спорщику ЭРЖ-327.

– Если уж торгуешь своими прелестями, то имеет смысл назначить цену повыше, разве нет? – процедил тот, не в силах признать свою неправоту.

Панноника вскочила:

– И как же, по-вашему, я зарабатываю этот шоколад?

– Это уж ваше дело!

– Ну нет, – сказала она. – Если вы его едите, вас это тоже касается.

– Нисколько. Я ничего у вас не просил.

– Вы даже не сутенер, вы хуже. А я еще рисковала жизнью, чтобы накормить такую скотину, как вы!

– Ну-ну, нашли крайнего! Все наши считают так же.

Раздался дружный вопль негодования, долженствующий опровергнуть это заявление.

– Не верьте им, – продолжал мужчина. – Они просто не хотят портить с вами отношения, чтобы получать шоколад. Я всего лишь сказал вслух то, что они думают про себя. И потом, вы, видимо, не понимаете: нам совершенно все равно, как вы его добываете, этот шоколад. На войне как на войне.

– Не смейте говорить «нам», имейте мужество сказать «мне», – обрезал его ЭРЖ-327.

– Не вам меня учить. У меня одного хватило смелости высказать то, о чем остальные молчат.

– Самое поразительное, – заметила Панноника, – что вы этим еще и гордитесь.

– Человек имеет право гордиться, когда говорит правду, – заявил мужчина, высоко подняв голову.

На Паннонику снизошла благодать: она вдруг увидела, как смешон ее обидчик, и расхохоталась. Это оказалось заразительно, весь стол покатился со смеху, отпуская шутки на его счет.

– Смейтесь, смейтесь, – огрызнулся он. – Я за свои слова отвечаю. Правда никому не нравится. И я прекрасно понимаю, что отныне мне больше шоколада не будет.

– Успокойтесь, – возразила Панноника. – Вы будете по-прежнему получать свою, положенную вам, как вы считаете, долю.