Книга Собственность мистера Кейва - Мэтт Хейг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Брайони, в правилах нет смысла, если их нарушителя не ждет наказание, так что позволь тебя заверить: если эти правила не будут выполняться или будут трактоваться произвольно, я стану тебя соответствующим образом наказывать.
Я колебался, пока раздумывал, как именно я мог бы тебя наказать.
– Если ты будешь продолжать их нарушать, мне придется продать Турпина. Или перевести тебя в другую школу. Или запретить тебе выходить из дома. Ты меня поняла?
Я вышел из твоей комнаты и сел за стол. Я посмотрел на шторы, которые давно перестал открывать, а потом достал перьевую ручку из лакированного пенала, и изображенные на нем нимфы эпохи прерафаэлитов смотрели на меня с беспокойством.
Моя дрожащая от внезапной и чужеродной ярости рука прижала перо к бумаге и начала выводить:
Правила для твоей же безопасности
1. Запрещено ездить к Имоджен. Если с ней необходимо встретиться, то делать это следует исключительно на нашей территории.
2. Запрещено выходить из дома после семи часов вечера. Исключения составляют вечерние уроки игры на виолончели, или же прогулки со мной или с бабушкой.
3. Ты должна есть только за общим столом, чтобы мы могли поболтать во время приема пищи.
4. Запрещено прослушивание того, что ты называешь музыкой, если ты не в состоянии слушать это на приемлемой громкости.
5. Запрещено ставить меня перед фактом, что ты собираешься уходить, если я нахожусь в магазине с покупателями. Ты будешь сообщать мне заранее, указывая, куда и зачем направляешься, и я буду решать, отпускать тебя или нет.
6. Запрещено покидать дом дольше, чем на час, без уважительной причины. К уважительным причинам относится школа, конюшня и уроки музыки.
7. Запрещено ходить домой из школы пешком. С начала семестра я лично буду ежедневно забирать тебя на машине. Возражения не принимаются.
8. По субботам ты будешь помогать мне в магазине.
9. Запрещено смотреть телепередачи сомнительного содержания или общаться с любыми мужчинами и незнакомцами с помощью компьютера.
10. Запрещено употреблять алкоголь.
11. Запрещено тратить карманные деньги, полученные от меня или бабушки, на покупку журналов и любой сомнительной литературы.
12. Запрещено садиться в машину, если за рулем сижу не я или одобренный мною водитель.
13. Запрещены физические контакты с представителями противоположного пола, пока я не решу, что ты достигла подходящего уровня эмоциональной зрелости.
* * *
СПУСТЯ несколько дней в магазин зашла миссис Уикс, чтобы купить фигурку арабской танцовщицы. Если честно, мне было немного жаль продавать эту вещь, потому что она была чуть ли не самым старым предметом в магазине.
– Это подлинный Франц Бергман? – спросила она.
– Да, – ответил я, и она закивала. – Арабская Танцовщица. Конец восьмидесятых годов девятнадцатого века. Удивительный период в декоративном искусстве Австрии. Исключительная детализация.
Она пошевелила своим симпатичным ротиком, словно любопытная мышка. Потом поднесла бронзовую фигурку к глазам.
– У меня есть Барриа того же периода. «Ника с венком». Она не так вульгарна, как остальные его работы. Мне кажется, что вместе они будут неплохо смотреться.
Я помню, как она стояла, аккуратно подстриженная блондинка с плетеной корзинкой в руках, раздумывая над покупкой.
Я помню, как внутри меня проснулся какой-то зверь, я знал, что потревожу безмятежность этой гордой золотистой полевой мышки, рассказав кое-что про ее сыночка. Но я должен был рассказать. Это был мой долг как такого же родителя. Как верного союзника в борьбе с неизвестными силами, овладевшими нашими детьми. Это было ужасно, сам процесс, сам рассказ. Смотреть на выражение ее лица, пока она там, у стойки, изо всех сил старалась сохранить достоинство. Я чувствовал себя вандалом.
– Мне очень жаль, миссис Уикс. Но я должен был вам сообщить.
– Джордж?.. Джордж? – ее глаза, обычно такие ясные, уставились куда-то в воздух передо мной. – Мистер Кейв, я прошу у вас прощения за поведение моего сына. Я признаю, он странно себя ведет в последнее время. В моем расставании с его отцом не было ничего приятного. Джорджу сильно досталось. Я поговорю с ним, не сомневайтесь.
Она произнесла это словно в трансе, будто я был гипнотизером, докапывающимся до подробностей ее детства. – До свидания, мистер Кейв.
Она аккуратно положила завернутую в коричневую бумагу покупку в корзину и вышла – даже выплыла – из магазина. Она стояла на мостовой, и я видел через окно ее лицо. Она принюхалась, а потом слегка тряхнула головой, напомнив мне Хиггинса, стряхивающего попавшую на него воду.
И ушла.
* * *
ТЫ выполняла все правила, но все равно находила способ наказать меня. Молчание было твоим главным оружием в те дни. Ты сидела напротив меня за обеденным столом, двигая туда-сюда по тарелке куски морковки, и говорила только тогда, когда сама считала нужным.
Я смотрел на тебя, на мое дитя, и хотел, чтобы ты поняла, что именно я пытаюсь сделать. Все, что мне было нужно, что мне когда-либо было нужно – это защитить тебя, чтобы ты не менялась, чтобы не растеряла то, что делает тебя особенной. Короче говоря, защитить тебя от превращения в меня.
– Как твои занятия по виолончели?
Никакой реакции.
– Турпин немного брыкался сегодня, когда я тебя забирал. Не слушался под седлом?
Равнодушный вздох.
– Ты будешь доедать?
Ядовитый взгляд.
И ты не только тщательно обдумывала все, что вылетало из твоего рта, но также следила за тем, что попадало в него.
До того, как погиб Рубен, я так гордился, что мне удалось вырастить дочь, которая не подсчитывала калории в каждой изюминке, прежде чем съесть ее. Дочь, которая не была похожа на тощих наряженных лошадей и голодающих пони из модных журналов.
Теперь ты отказывалась от еды. Ты жевала, постепенно замедляясь. Ты проглатывала с гримасой сожаления. Ты внимательно читала состав и дневную норму веществ, сверля взглядом цифры с дотошностью биржевого брокера.
С тех пор, как я повесил листок с правилами, ты стала еще упорнее в пищевом протесте. Я все гадал, как же нам удастся выбраться с этого дна. И каждый раз, когда я вдруг подумывал пересмотреть правила, ты делала что-то, чтобы я снова разозлился.
Например, Анжелика.
Сейчас-то я осознаю, что именно сказал, когда увидел, как она таращится на меня из мусорного ведра, но ты должна понимать, насколько я был шокирован.
Увидеть оторванную от туловища голову фарфоровой куклы Генриха Хандверка 1893 года выпуска валяющейся в пластиковой мусорке среди картофельных очисток – такое задело бы даже самого бессердечного ценителя антиквариата. Конечно, мне не стоило говорить о том, сколько она стоила десять лет назад и сколько стоит сейчас. Дело же было не в этом.
Дело вот в чем: Анжелика была особой частью твоего детства. Ты сама ее выбрала на антикварной ярмарке в Ньюарке. Рискуя вызвать припадок гнева у Рубена и отказав себе в приобретении пары декорированных цветами кувшинов из фриттованного ирландского фарфора, я купил ее, просто чтобы увидеть, как ты улыбаешься.
Ты много лет нянчила эту куклу – дала ей имя, расчесывала ее, снимала и надевала накидку ручной работы, говорила с ней, будто она живая, выносила ее с игрушечного поля боя, читала ей отрывки из «Черного красавца»
