Книга Поживем - увидим - Бернард Шоу

«Всего хорошего»!.. Нащупала, с какой стороны у меня сердце, и — ножом!

Валентайн (не на шутку обидевшись). Послушайте, Крэмптон, вы бы хоть ее оставили в покое, вам грех жаловаться на ее обращение. Мне ведь нынче пришлось в тысячу раз хуже, чем вам.

Крэмптон. Вам?!

Валентайн (распаляясь). Ну да, мне! Я сидел рядом с ней и за все время рта не раскрыл — ни одного разнесчастного слова не мог придумать! И она тоже не сказала мне ни слова.

Крэмптон. Ну и что же?

Валентайн (как человек, которому уже не до шуток, говорит все быстрее и быстрее). Крэмптон, вы знаете, что со мной сегодня случилось? Или вы думаете, я со всеми своими пациентами проделываю такие фокусы, как сегодня с вами?

Крэмптон. Надеюсь, что нет.

Валентайн. Дело в том, что я окончательно сошел с ума… или, вернее, я наконец-то в своем уме. Я теперь все могу, я стал взрослым наконец, я —человек! И это ваша дочь меня сделала человеком.

Крэмптон (не веря своим ушам). То есть вы влюбились в мою дочь?

Валентайн (извергая целый водопад слов). Влюбился? Чепуха ! Это что-то совсем другое, гораздо выше и шире любви. Это — жизнь, это — вера, это — сила, уверенность в себе, блаженство…

Крэмптон (перебивая, с испепеляющим презрением). Вздор, любезный! Вам не прокормить жену. Вы не можете на ней жениться.

Валентайн. Кто говорит о женитьбе? Я готов целовать ей руки, стоять перед ней на коленях, жить ею одною, умереть за нее — и больше мне ничего не нужно. Взгляните, это ее книга: вот! (Целует ее платок.) Если бы вы предложили мне все свое состояние за то лишь, чтобы я отказался от этого предлога спуститься на пляж и обменяться с ней еще одним словечком, я бы только рассмеялся в ответ! (Радостно сбегает с лестницы и попадает в объятия официанта, который поднимается с пляжа. Чтобы не упасть, они крепко обхватывают друг друга за талию и начинают кружиться.)

Официант (мягко). Спокойно, сэр, спокойно!

Валентайн (устыдившись своего порыва). Ради бога, простите !

Официант. Ничего, ничего, сэр. Вполне естественно в вашем возрасте, сэр. Барышня послала меня за книгой, сэр. С вашего разрешения, сэр, я бы вас попросил отнести ее сейчас же, сэр.

Валентайн. С удовольствием! Разрешите мне предложить вам шестинедельный заработок лица свободной профессии! (Протягивает ему монету, полученную от Долли.) Официант (точно эта сумма превысила самые его оптимистические ожидания). Благодарю вас, сэр. Премного вам обязан, сэр.

Валентайн летит вниз по лестнице.

Чрезвычайно живой молодой человек, сэр, чрезвычайно мужественный и прямолинейный, сэр.

Крэмптон (со сварливым скептицизмом). И, уж верно, скоро сколотит себе состояние, прибавьте. Я-то знаю, к чему сводится его шестинедельный заработок. (Шагает через террасу к чугунному столику и садится.)

Официант (философски). Как знать, сэр! Поживем — увидим. Таков мой принцип, сэр, если мне позволительно, сэр, иметь принципы. (На время официант берет верх над философом.) Вы совсем забыли ваше виски с сельтерской, сэр, так и не притронулись к нему. (Взяв рюмку со стола, за которым сидели гости, ставит ее перед Крэмптоном.) Так-то, сэр: поживем — увидим. Да вот хотя бы мой сын, сэр! Кто бы мог ожидать, что он дойдет до шелковой мантии, сэр! И вот подите же — не меньше пятидесяти гиней, сэр. Есть о чем задуматься, сэр!

Крэмптон. Ну что ж, надеюсь, он благородный сын и не забывает, чем он вам обязан?

Официант. Да, мы с ним ладим, сэр, превосходно ладим; особенно если принять во внимание разницу нашего положения в обществе.

Крэмптон тянется к рюмке.

Небольшой кусочек сахара, сэр, оживит вашу сельтерскую, не придавая ей сладкого вкуса, сэр. С вашего разрешения, сэр! (Опускает кусок сахара в рюмку.) А в конце концов я частенько говорю ему: так ли уж велика эта разница? Мне вот приходится надевать фрак, чтобы все знали, кто я таков; а разве ему тоже не приходится надевать парик и мантию, чтобы показать, кто он? Мой основной доход зависит от чаевых, сэр, которых мы якобы не берем; но ведь и он живет главным образом на гонорары, сэр; а у них тоже, говорят, принято делать вид, будто они не берут. Вы скажете, что он по своему положению имеет возможность вращаться в порядочном обществе и сталкиваться с самыми различными людьми. Но разве нельзя сказать того же и о моей профессии, сэр? И если юристу не совсем пристало иметь в качестве отца официанта, то посудите сами, сэр, ловко ли официанту иметь сына юриста? Многие даже усматривают тут непозволительную дерзость, сэр; уверяю вас, сэр. Не подать ли вам еще чего, сэр?

Крэмптон. Нет, спасибо. (С горьким смирением.) Я ведь никому не помешаю, если посижу здесь еще немножко, правда? Все равно никого нет, все на пляже.

Официантке чувством). Вы слишком любезны, сэр; вы точно, не знаете, что оказываете нам и удовольствие и честь^ мистер Крэмптон. Спасибо, сэр! Ведь нам только лучше, если вы будете чувствовать здесь себя как дома, сэр.

Крэмптон (с душераздирающей иронией). Как дома!

Официант (задумчиво). А что, сэр, все зависит от точки зрения, сэр. Я всегда говорил, что одно из основных достоинств гостиницы заключается в том, сэр, что в ней можно найти убежище от семейной жизни, сэр.

Крэмптон. Мне сегодня что-то не довелось воспользоваться этим ее преимуществом.

Официант. Верно, сэр, верно. Увы, сэр, жизнь полна неожиданностей! (Качая головой.) Ну что ж, сэр, поживем — увидим, сэр, поживем — увидим. (Уходит в дом.)

Крэмптон (подпирает голову руками; лицо его осунулось, измучено, в глазах сухой блеск). Дом! Дом! (Заслышав шаги, поспешно выпрямляется.)

Это Глория поднимается по лестнице; она одна; в руках у нее зонтик и книга. Он вызывающе смотрит на нее; есть, впрочем, нечто трогательное в том, как выражение его рта и глаз взаимно противоречат друг другу: рот говорит о свирепом упорстве, в то время как в глазах — тоска. Она подходит к скамейке, прислоняется к ней с края и начинает разглядывать отца, словно удивляясь его слабости. Он ей любопытен, — следовательно, она не совсем холодна к нему; однако узы родства оставляют ее в высшей степени равнодушной.

(Угрюмо бросает ей.) Ну?

Глория. Я хочу с вами поговорить.

Крэмптон (глядит на нее в упор). Неужели? Вот уж не ожидал! Встречаешься с отцом после восемнадцатилетней разлуки и так-таки хочешь «поговорить» с ним! Трогательно, ты не находишь?

Глория. Все это, по-моему, совершенно