Книга Мандариновый год - Галина Щербакова

Странная это была любовь. Он все делал, как надо, но ничего не чувствовал. Он смотрел на их общее умение со стороны и вроде бы даже завидовал этому мужчине, который так ловко умеет обращаться с женщиной.

Вика сказала ему: «Ты сегодня гениален», – а он усмехнулся, думал о том, что быть «гениальным мужиком» значит просто отключить сердце. Не больше.

Ничто из души не ушло вместе с физическим облегчением, наоборот, пришла даже странная мысль о том, что человек настолько двойственен, что две его части временами просто могут не знать друг друга.

Он был благодарен Вике за все ее старания, он любил ее в этот вечер так нежно и ласково, что она – осторожная ведь женщина – сказала:

– Слушай, оставайся у меня. В конце концов мы ведь уже играем в открытую.

Но он так стремительно вскочил и так суетливо стал завязывать галстук, что у Вики выступили на глазах слезы. И тогда он сел и обнял ее, краснокружевную, и стал успокаивать, потому что кого ж ему в жизни успокаивать еще? Кто у него еще остался?

А когда он приехал домой и лег под свои палаши и сабли, тошнота, которая никак не отпускала, отошла. Отпустила. И хоть гремела в кухне кастрюлями противная ему женщина, а из комнаты Ленки раздавались чу-

довищные вопли этой несуразной диско-музыки, ему именно тут было тихо, покойно. Только тут он мог жить. Может, действительно стоит собрать деньги для Ленки, чтоб решить этот вопрос? Чего он так сегодня всполошился. Как им хорошо будет здесь с Викой. Как она его любит, как все делает для него, это же счастье. И другого у него уже не будет. Он твердо решил подумать, у кого взять деньги, нельзя всю эту историю целиком и полностью перекладывать на плечи Вики.

Он не знал…

Он не знал, что, пока его тошнило от вида французского комика, у Анны с Ленкой произошел разговор.

– Я думаю, – сказала Анна, – зря я так резко говорила с отцом. Да еще при тебе… Я прошу тебя: Не веди себя так, будто он тебе чужой. Есть у меня ощущение, что все обойдется…

– И ты все это проглотишь? – закричала Ленка. – Всю эту историю?

– Какая там история! – небрежно ответила Анна. – У всех у них когда-то такое случается… Перемолчим, доча, перетерпим…

– Ты сошла с ума! Да разве можно такое перетерпеть? Ты что? – Ленка вскочила и, размахивая руками, поведала: они давно являют собой уродливое соединение. Оба в чем попало дома. Ничего не стесняются. Если это – семья, то ей – лично – никогда такой семьи не надо.

– Мы же хорошо жили, – растерянно сказала Анна.

– Хорошо? – Ленка просто вопила. – Вы – не семья, не люди… Вы ячейка чего-то там… Союз людей, вместе сжирающих пуды картошки, а в промежутках рожающих ребенка.

Анна Антоновна так испугалась, что закрыла лицо руками. А оскаленная Ленка шла на мать, как танк.

– Не прячься! Не прячься! – била она прямо по спрятанному лицу. – Ваше поколение все такое. Живете вместе, потому что две зарплаты больше, чем одна, потому что на одного не дают квартиру, потому что удобней иметь под боком противоположный пол. Да, да, да! И не говори, что жили хорошо. Всегда, всегда – деньги, деньги. Квартира, квартира… Сидите нечесаные и считаете копейки. Не считаете – так спите.

Анна Антоновна вспомнила. Был такой случай. Они

только сюда приехали, провода от коммуналки еще висели по стекам. Они тогда сидели втроем – свекровь была еще жива, – считали, во сколько им все это обойдется. У; нее, у Анны, был в руках карандаш, и она им машинально почесывала голову.

– Что ты все чешешься? – спросила свекровь раздраженно. Анна тогда добродушно подумала: «Я ведь не раздражаюсь, когда она грызет ногти». И ответила весело, шутейно: – А я, граждане, еще сегодня не расчесывалась! Господи! Да что ж в этом такого? Они же весь день таскали барахло, машину им подали раньше времени на целый чае, и она ничего не успела. A потом перетаскали все и сели отдохнуть, а отдыхая, стали считать. Поэтому она так легко не рассердилась на свекровь, очень уж все было очевидно, неправедно с ее стороны.

И тогда эта соплюха Ленка закричала: «Поди сейчас же причешись!» Вот тут они все втроем дружно поставили ее на место. «Матери будешь делать замечания?», «Сама ни за холодную воду, портфельчик принесла, и все!», «Научись себе трусы стирать, а потом указывать будешь!» Ленка разревелась, сбила их со счета, и они все пошли спать. Анна же тогда пошла в ванную и долго причесывалась, и на расческе у нее осталось много волос, и она вздохнула, но тут же утешилась: главное – они получили квартиру, вот приведут ее в порядок и можно будет заняться собой; Какая тут громадная ванная комната, и она повесит здесь зеркало во весь роет.

Конечно, она забыла напрочь эту историю, а Ленка, оказывается, помнила.

– …Такие семьи взрывать надо! Не сто же тебе лет! А для меня лично он давно не существует! Я его, конечно, люблю, как причину моего рождения…

– Это раньше называлось отцом, – тихо сказала Анна Антоновна, выбираясь из воспоминания.

– Ну, пусть, пусть! Отец, мать… Но если мне кто-то скажет, что меня создали, чтоб я тоже считала копейки, варила картошку, стирала белье, ходила на какую-то работу, где начальник – сволочь, коллеги – идиоты, а у всех одна и та же скука, то лучше вообще не жить! Я поставила ему условие – пусть он купит мне машину. Хоть что-то… И уедем отсюда. Я ненавижу эту квартиру… Вы растолстели в ней, как хрюшки.

А папин кабинет я бы вообще сожгла. Развесил по стенке орудия мужской доблести и лежит под ними, как дурак…

– Елена! – закричала Анна Антоновна. Ей хотелось сейчас, чтоб Ленка куда-то ушла. Она ничего не может сказать ей сразу, как не могла бы, наверное, с ходу ответить иностранцу… Что-то бы смогла, но главные, правильные слова все равно надо было бы искать в словаре.

– …Такое мое мнение, – закончила какую-то очередную фразу Ленка, ушла к себе в комнату и включила на полный звук магнитофон.

Анна Антоновна стала машинально мыть посуду, и только одна-единственная мысль сидела у нее в голове. И была она такой: Ленка ей не только не союзница, а врагиня. Как ей объяснишь, что отпусти, она, Анна, Алексея, то до гробовой доски быть ей одинокой. Не за кого в школе выходить замуж. Значит, одна, одна, одна… Это страшней страшного. А Алексея можно удержать, она это чувствует. Во-первых, он цепляется за квартиру, во-вторых, что бы там Ленка ни говорила, а возможность снять с себя постромки для современного загнанного человека вещь немаловажная. Это им, у которых все готовенькое, легко рассуждать о том, в чем человеку дома ходить. А человеку надо в рваные штаны влезть, в самую удобную рубаху, чтоб его отпустило… Она сама первым делом снимает с себя пояс с резинками, и шпильки из волос вытаскивает, и расстегивает верхнюю пуговичку лифчика. Это, может, и есть счастье – возможность расслабиться до последней клеточки. Она, Анна, нутром, потрохами чувствует: такое расслабление у Алексея только здесь. И надо перетерпеть. Сказать ему, что никуда она отсюда не тронется, ни на какие обмены не согласится…