Книга Шоколадная ворона - Саша Канес

Костя предложил мне не возвращаться сегодня домой и поехать ночевать к нему. Я поблагодарила и, разумеется, отказалась. До дома мы молча шли пешком. Попрощались на том самом месте, где несколько часов назад лежал дед Леша. Мне было грустно и страшно оставаться одной, но, уже отказавшись от Костиного приглашения, я не позвала и его к себе.

Выдержав паузу, Костя понял, что мы расстаемся, и пожал плечами:

– Эва, я не хочу, чтобы ты оставалась одна.

– Спасибо, Костя!

Я специально с силой сжала его руку. Он даже поморщился.

– Я сильная!

– Заметил, – кивнул он. – Но все равно, ты женщина!

– Спасибо тебе за то, что ты так считаешь.

Он испуганно дернулся, но я, как могла, доброжелательно улыбнулась.

– Я серьезно! Иногда мне хочется самой себя чувствовать женщиной.

– Я был очень не прав тогда. Прости меня... Я потом рассказал маме, и она...

– Что она?

– Сказала, что я идиот и на твоем месте она бы меня убила.

– Ну что ж! Твоя мама, видать, тоже тигре!.. Белая версия...

– И что? Мне остаться... или?

Мне очень хотелось сказать «остаться». Но ответ был другой:

– Или, Костя! Или!

– Это окончательно?

– Спасибо тебе, Костя! Мне на днях будет нужна твоя помощь! Я обращусь к тебе! Я позвоню!

Он развел руками:

– Эва! Я жду твоего звонка... Всегда жду!

– Спасибо! Еще раз спасибо! Передай мои извинения маме!

Через тот же самый пустырь он направился к метро. Я проводила Костю взглядом и совсем уже собиралась вернуться в мою приватизированную и сразу же осиротевшую квартиру, когда, бросив случайный взгляд на кусты шиповника, окружающие нашу пятиэтажку по периметру, заметила коричневый предмет, застрявший в густых ветках. Присмотревшись, я поняла, что это кожаный портфель Алексея Матвеевича. Видимо, старик снял его с плеча, чтобы достать ключи. Уже падая, он инстинктивно взмахнул руками, и портфель не упал на асфальт, а застрял в колючих ветках. Убийца начал с того, что обшарил карманы деда Леши, а потом ему пришлось бежать. Остальные, включая милицию, просто не заметили портфель в темноте под дождем.

Я, как могла, осторожно, чтобы не ободраться, вытащила эту старую, любимую Алексеем Матвеевичем вещь и отнесла его домой. Выбегая на улицу, я не выключила свет. Не до того было. Поэтому, когда я вошла в дверь, светильники горели и в прихожей, и на кухне, и в обеих комнатах. Ничего в доме не изменилось, только теперь я была уже одна. Вначале я хотела было открыть портфель, но почувствовала, что не могу этого сделать. Мне было очевидно, что разбираться с вещами и бумагами Алексея Матвеевича мне еще придется... Но не сейчас!

Не снимая обуви, я зашла в аккуратно прибранную комнату деда Леши и положила портфель на диван. Потом вернулась в прихожую и, обернувшись, увидела, что после меня на паркетных досках остались неопрятные мокрые следы, и, разувшись, побрела за тряпкой. Внезапно остановилась. Мозг захватила единственная мысль. Точнее, не мысль даже, а вопрос: «Зачем? Зачем теперь все это?!»

Почему он так настойчиво требовал, чтобы его именно кремировали? Не знаю. Слышала, что многие старики боятся быть по ошибке похороненными заживо, а некоторых удручает мысль о многолетнем процессе тления. При жизни Алексея Матвеевича у меня никогда не возникало желания обсуждать с ним эту тему. В огненном погребении (к тому, что оно не одобряется значительной частью религий) есть и еще один очевидный недостаток – хоронить близкого человека приходится два раза. Первый раз друзья и родственники несут гроб или идут рядом. С той или иной степенью искренности они скорбят об усопшем и вспоминают те мгновения земной жизни, что связаны в памяти с его именем. А во второй раз кто-нибудь один, как правило самый близкий, приходит в крематорий, чтобы забрать маленький пластмассовый контейнер – все, что осталось.

Я обзвонила всех, кого нашла в телефонной книжке Алексея Матвеевича. Он не вычеркивал приятелей и знакомых, которые уходили из этой жизни до него. Поэтому обзвон только усугубил мое скорбное состояние. Гроб несли Батый, Костя, Денилбек и пятидесятилетний краснолицый здоровяк – сын профессора Юшенковича. Сам профессор шел позади рядом со мной. Обычно разговорчивый и веселый, в этот день он вообще был не в состоянии ничего произнести. Только после того, как Алексей Матвеевич уплыл в безжалостную черную бездну, его старый товарищ повернулся ко мне всем телом, залез дрожащей рукой во внутренний карман пиджака и вытащил старенькую потертую записную книжку в клеенчатом переплете.

– Все! – помахал он ей перед моим лицом. – Я могу отправить ее в ту же печь. Мне больше некому звонить.

Я взяла книжку из трясущейся руки и вытащила из нагрудного кармана Юшенковича нарядную шариковую ручку. На антрацитово-черной пластмассе сияли золотые буквы «Беладжио. Лас-Вегас. Невада». Я открыла книжку на букве Э и вписала номер своего мобильника.

– Не сжигайте память, Иосиф Моисееич! К тому же по этому номеру вам всегда с радостью ответят!

Юшенкович с сыном извинились и, сославшись на то, что у евреев поминок не бывает, прямо из Митина поехали домой.

– Но Алексей Матвеевич не еврей... – сказала я им.

– Мы заедем на днях... – то ли спросил, то ли попросил старик. – Можно?

Я кивнула и поцеловала его.

А Костя с Денилбеком, как и я, возвращались в машине Батыя. Мы все вчетвером поднялись наверх.

Сам Алексей Матвеевич водку никогда не пил, и я против всяких обычаев откупорила так и не выпитую с ним бутылку игристого вина. Но сверху на край бокала по обычаю положила ломоть черного хлеба. Он любил «Бородинский».

Мы выпили в память о деде Леше, которого даже Батый едва-едва знал, а ребята вообще ни разу не видели.

– Религия не запрещает? – спросил Костя Денилбека, едва опустившего на стол рюмку, и тут же сам понял, сколь неуместен был его вопрос.

На меня поднять глаза он не посмел.

– Прости, пожалуйста! Я просто ляпнул! Со мной бывает!

– Ничего, – спокойно отреагировал Данила. – Меня такие вопросы не трогают. И не обижают. Мне все равно...

Зная меня, они решили, что я хочу остаться одна. Честно говоря, в данном случае это было не совсем так, но... я сама себя такой «нарисовала». Костя опять меня разочаровал и раздражил. Несмотря на его старания, внимательность и самоотверженность, я не могла удержаться от тех же эмоций, которые захлестнули меня, когда я выгнала его из своего дома. И, по-моему, он это чувствовал.

Перед тем как уйти, Батый отозвал меня в комнату на пару слов. У Батыя это действительно означало именно пару.

– Скажи, Эва... У твоего... у Алексея Матвеевича при себе ничего не было? Из милиции ничего не возвращали – документы, деньги? Особенно документы...