Книга Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - Майкл Поллан

В январе 1994 года Бобу Джесси улыбнулась удача: его пригласили на одну из встреч в Эсалене. Поскольку Джесси были не в новинку пятничные ночные ужины у Шульгиных, где он, как правило, помогал расставлять и убирать тарелки, то ему из разговоров было известно, что в Биг-Суре периодически собирается группа терапевтов и ученых, чтобы обсудить дальнейшую перспективу психоделических исследований и возможность их возрождения. Все говорило за то, что дверь в исследовательскую лабораторию, которую Вашингтон захлопнул в конце 1960-х годов, вот-вот приоткроется, пусть даже на размер сдерживающей цепочки: Куртис Райт, новый администратор Управления по санитарному надзору (и, как оказалось, бывший студент Роланда Гриффитса в Университет Джонса Хопкинса), сообщил, что в протокол исследований, который будет рассматриваться на заседании правления, психоделики входят наравне с другими препаратами – во многом благодаря их заслугам перед наукой. Предощущая новые веяния в этом направлении, некто Рик Страссман, психолог из Университета Нью-Мексико, подал заявку и получил добро на изучение физиологических воздействий ДMT, сильного психоделического соединения, найденного во многих растениях. Этот маленький триумф стал, по сути дела, вступлением к первому (с середины 1970-х годов) санкционированному федеральными властями эксперименту с психоделическими соединениями – событием, можно сказать, эпохального значения.

Примерно в это же время Рик Доблин и Чарльз Гроб, психиатр из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, получили от правительственных структур (в результате долгих апелляций) разрешение на проведение первого теста MДMA на человеке. (Гроб – один из первых психиатров, ходатайствовавших за возвращение психоделиков в психотерапию; позднее он провел первый эксперимент, имевший целью выявить терапевтическое воздействие псилоцибина на больных раком.) За год до этого на собрании в Эсалене (где присутствовали также Гроб и Доблин) некто Дэвид Николс, химик и фармаколог из Университета Пердью, основал Научно-исследовательский институт Хеффтера (по имени немецкого химика, который в 1897 году первым выделил структуру мескалина), поставив перед ним очень амбициозную (и невозможную в то время) цель – основательное финансирование психоделической науки. (С тех пор Институт Хеффтера обеспечивал финансовую поддержку многим современным испытаниям псилоцибина.) Поэтому в начале 1990-х годов имелись пусть и отдельные, но обнадеживающие признаки того, что в обществе назревали условия для возобновления психоделических исследований. И понемногу, на ощупь и бесшумно, начала складываться маленькая психоделическая коммуна, члены которой хранили в своем сердце эту мечту и пронесли ее незапятнанной через все темные периоды жизни общества.

Хотя Джесси был в этой коммуне новым человеком и не являлся на тот момент ни ученым, ни психотерапевтом, он спросил, нельзя ли ему присутствовать на этой встрече, и для пущей убедительности предложил свои услуги в качестве кого угодно, хотя бы в качестве человека, наполняющего водой стаканы присутствующих, если потребуется. И был допущен. На встрече большинство присутствующих были поглощены обсуждением вопроса о потенциальной пригодности психоделиков в медицинских целях, так же как и вопросом о необходимости проведения базовых исследований в нейрохирургии. Джесси поразил тот факт, что духовному потенциалу этих соединений практически не уделяется никакого внимания. Он покинул собрание, вполне убежденный в том, что «здесь есть пространство для маневра. Я так надеялся, что кто-нибудь из этих людей подберет этот мяч и побежит с ним, но их больше занимал не этот, а совсем другой мяч. Поэтому я решил, что возьму отпуск за свой счет и на год уйду из Oracle». В течение этого года Джесси основал Совет по духовным практикам, а уже на второй год, в январе 1996-го, Совет соберется на свое собственное заседание в Эсалене, вынеся на повестку дня вопрос об открытии второго фронта в кампании по реабилитации психоделиков.

Как это ни парадоксально, но заседание в Эсалене проходило в зале с табличкой «Комната Маслоу», то есть в помещении, названном именем известного психолога, чьи сочинения, посвященные иерархии человеческих потребностей, подчеркивали важность «пиковых переживаний» в ходе самореализации. Из 15 человек, присутствовавших на встрече, большинство были «психоделическими старейшинами», психотерапевтами и исследователями, вроде Джеймса Фадимана и Уиллиса Хармана; был там и Марк Клейман, в то время эксперт по наркополитике в Школе Кеннеди (и научный руководитель Рика Доблина, работавшего над диссертацией), а также религиозные фигуры, такие как Хьюстон Смит, бенедиктинский монах брат Дэвид Стейндл-Раст и Джеффри Бронфман, глава американской церкви UDV (и наследник многомиллионного состояния компании Seagram, производителя ликеров). Но Джесси мудро решил, что было бы неплохо пригласить на заседание Совета и постороннего наблюдателя. Им оказался Чарльз «Боб» Шустер, директор Национального института токсикомании при Рональде Рейгане и Джордже Буше. Джесси не был знаком с Шустером накоротке; они встречались только однажды на какой-то конференции, где обменялись всего несколькими словами, но с этой встречи Джесси ушел с мыслью о том, что Шустер, пожалуй, с радостью откликнется на его приглашение.

Но почему именно Боб Шустер, ведущая фигура в академических кругах, выступавшая за беспощадную войну против наркотиков, – почему именно он, а не кто-то другой, откликнулся на идею приехать в Эсален для обсуждения духовного потенциала психоделиков? Это оставалось для меня тайной, по крайней мере до того момента, когда мне представилась возможность поговорить с его вдовой, Крис-Эллин Йохансон. Йохансон, сама исследователь и специалист по наркотикам, нарисовала мне образ человека, обладавшего необычайно широкими интересами, обширным кругозором и неутомимой любознательностью.

– Боб не был застрахован от ошибок, – рассказывала она мне со смехом, – но он не принимал их близко к сердцу. Он умел разговаривать со всеми.

Как и многие специалисты в Национальном институте токсикомании, Шустер прекрасно понимал, что психоделики по своим свойствам не подпадают под категорию наркотиков, вызывающих привыкание; те же животные, к примеру, если им предоставить свободный выбор, не станут принимать психоделик больше одного раза; к тому же, как известно, классические психоделики обладают удивительно малой токсичностью.

Я спросил вдову, принимал ли сам Шустер когда-либо психоделики; Роланд Гриффитс как-то сказал мне, что такое вполне возможно. («Боб был джазовым музыкантом, – напомнил он, – поэтому я не удивлюсь, если такие случаи имели место».) Но Йохансон твердо сказала:

– Нет. Хотя он не скрывал своего интереса к ним, я думаю, он их очень боялся. Мы, знаете ли, больше предпочитаем мартини.

Я спросил, как у ее мужа обстояло дело с духовностью, можно ли было назвать его духовным человеком.

– Не совсем, хотя, как мне кажется, ему бы это пришлось по душе.

Джесси, не будучи уверен, как именно поведет себя Шустер после заседания, устроил дело так, что Джим Фадиман, психолог, оказался в двуспальном номере вместе с Бобом Шустером, уговорив Джима не спускать с того глаз.

– На следующее утро, – поведал мне Джесси, – Джим нашел меня и сказал: «Боб, миссия завершена. Это не человек, а настоящий самородок».