Книга Убийца сидит напротив. Как в ФБР разоблачают серийных убийц и маньяков - Марк Олшейкер

Тем утром чиновник тюремной администрации удостоверил мои полномочия и выдал именной бейджик с фото­графией, согласно которому я являлся официальным представителем комиссии по вопросам условно-досрочного освобождения штата. На мне был черный костюм с галстуком - облачение, подчеркивающее важность моей мис­сии.

Проход через главные ворота подобного заведения и все последующие линии заграждений на пути к офису на­чальника тюрьмы навевает даже таким видавшим виды, как я сам, мысли, которыми, наверное, вдохновлялся Дан­те, когда решил украсить врата ада надписью «Оставь надежду, всяк сюда входящий».

Еще до своего приезда я попросил руководство тюрьмы обеспечить ряд условий, которые, исходя из своего опыта, считал способствующими успеху разговора с Макгоуэном.

Я хотел, чтобы наша беседа проходила в достаточно спокойной и мирной обстановке. В тюрьме строгого режи­ма с целенаправленно поддерживаемой устрашающей атмосферой создать ее отнюдь не просто. Но даже с учетом этого мне нужно было место, где собеседник с максимальной долей вероятности откроется передо мной. Я предло­жил поставить в помещении для беседы лишь письменный стол и два удобных стула, а в качестве освещения ис­пользовать только настольную лампу. Все это должно было смягчить окружающую обстановку. Это крайне важно. Заключенный тюрьмы строгого режима практически лишен каких-либо свобод, а я хотел, чтобы на подсознатель­ном уровне мой собеседник в максимальной степени ощутил себя свободным. В некотором смысле ты как бы воз­вращаешь ему его правоспособность, после чего должен произвести нужное впечатление, причем не только знани­ем досье и деталей преступления, но и невербальными знаками. Когда к нам с Бобом Ресслером привели Дэвида Берковица (дело происходило в камере допросов тюрьмы в Аттике, штат Нью-Йорк, - мрачном помещении без окон с уныло-серыми стенами), я был поражен тем, как осужденный то и дело сверлил нас ярко-синими глазами во вре­мя моего вступительного слова. По нашим лицам он пытался определить, насколько честно мы информируем его о своих намерениях. Я рассказывал, что мы проводим научную работу с целью помочь правоохранительным органам в расследовании будущих дел и, возможно, в работе с детьми, склонными к агрессивному поведению. Исследуя личность Берковица, я предположил, что он может испытывать чувство собственной незначительности. Положив пред ним газету с описанием его преступлений на первой полосе, я сказал: «Дэвид, в Уичите, штат Канзас, действу­ет серийный убийца. Называет себя "ВПУ", то есть "вяжи, пытай, убивай". Так вот, он пишет письма в полицию и га­зеты и упоминает в них тебя. Хочет стать таким же великим, как ты». Берковиц откинулся на стуле, устроился на нем поудобнее и спросил: «Так про что вы хотите узнать?» «Про все», - ответил я, и с этого момента наша беседа пошла в нужном русле.

Я сказал начальнику трентонской тюрьмы, что время моей беседы с Макгоуэном ничем не ограничено и что я не хочу, чтобы нас прерывали на тюремную перекличку или на приемы пищи. Мы заранее договорились, что его по­кормят, только когда мы закончим, невзирая на то, что время может быть неурочным.

Наша беседа проходила в помещении площадью примерно в 18 квадратных метров. В стальной двери было за­решеченное окошко размером 20 на 20 сантиметров, через которое нас могли наблюдать надзиратели. Бетонные стены были выкрашены в серо-голубой цвет. В комнате стояли небольшой стол и два удобных стула. Как я и про­сил, единственным освещением служила настольная лампа.

Двое надзирателей ввели Макгоуэна, который не имел ни малейшего представления, куда и зачем его ведут. Сопровождавший меня в тюрьму председатель комиссии Эндрю Консовой представил меня как доктора Джона Дугласа и сказал, что я официальный представитель его организации. Почетным титулом «доктор» я пользуюсь только для того, чтобы придать мероприятию некую медицинскую окраску. Я попросил надзирателей снять с Мак­гоуэна наручники. Сделав это, они удалились и оставили нас наедине.

И Макгоуэну, и мне было за пятьдесят. Мы были примерно одинакового роста: чуть больше 180 см. Судя по прочитанному, в годы учительской карьеры Джозеф был рослым, но рыхлым. Теперь же, после стольких лет заня­тий в тюремном спортзале, он выглядел поджарым и мускулистым. А седая борода делала его окончательно непо­хожим на былого преподавателя естественных наук.

Все детали подобных бесед были тщательно продуманы. Мне нужно было, чтобы он сидел спиной к двери, а я сам - лицом к ней. На это были две причины. Я не хотел, чтобы заключенный на что-либо отвлекался, и, поскольку пока еще не был знаком с ним и не был уверен в его реакциях, предпочел держать дверной глазок и охранника за ним в поле своего зрения. Обычно я определяю рассадку, исходя из типа преступника, с которым беседую. Напри­мер, наемных убийц я обычно сажаю лицом к окну или двери: как правило, это параноики, которым в ходе трудного разговора бывает важно иметь перед глазами чисто символический выход.

В данном случае я расположился на своем стуле так, чтобы в течение всей беседы Макгоуэн находился чуть выше меня. Таким образом я хотел предоставить ему своего рода психологическую фору в виде ощущения превос­ходства над собеседником. Этот прием я освоил после разговора с Чарльзом Мэнсоном, с которым мы с Бобом Ресслером встречались в тюрьме Сан-Квентин. Я был удивлен, каким мелким и невзрачным выглядел этот чело­век ростом чуть ниже 160 см.

Мы беседовали с ним в небольшой переговорной главного тюремного корпуса. Войдя в нее, Мэнсон сразу же уселся на спинку стула во главе стола, чтобы возвышаться с естественным видом пророка планетарного масшта­ба. Некогда он точно также проповедовал членам своей «Семьи», сидя перед ними на огромном валуне. В процес­се беседы стало понятно, что этот маленький неприметный человечек (незаконнорожденный сын шестнадцати летней проститутки, проведший детство в доме фанатично религиозной тети и деспотичного садиста дяди, то и дело попадавший в исправительные школы, а впоследствии и в тюрьмы за грабежи, подделку документов и сутенер­ство) развил в себе выдающиеся способности «продавать» себя таким же социальным изгоям, как он сам. Как че­ловек, которому довелось испытать на себе этот пытливый взгляд, могу заверить, что Мэнсон обладал реальным даром завораживать людей. Однако не менее реальной была и его мания величия.

Из нашей беседы мы сделали вывод, что Мэнсон был отнюдь не матерым уголовником. Он был матерым ма­нипулятором и сделал свое умение инструментом выживания. В отличие от многих других знакомых мне преступни­ков, Мэнсон не мечтал мучить и убивать. Он мечтал стать богатым и знаменитым, как рок-звезда, и даже провел некоторое время с группой The Beach Boys.

Подобно многим другим рецидивистам, существенную часть своей юности Мэнсон провел в исправительных учреждениях. Он рассказал, что подвергался надругательствам не только со стороны сокамерников, но и со сторо­ны надзирателей и медперсонала. В результате он сделал для себя вывод, что чем человек слабее или впечатли­тельнее, тем легче его использовать.

К моменту выхода из тюрьмы в 1967 году он провел в исправительных учреждениях или под арестом уже боль­ше половины из тридцати двух лет своей жизни. Приехав в Сан-Франциско, он обнаружил, что ситуация в обществе изменилась. Секс, наркотики и рок-н-ролл - все это он мог получить совершенно бесплатно, применив свои способ­ности. Хорошую службу для этого сослужили ему и его музыкальный талант и вокальные данные. Очень скоро он переместился в Лос-Анджелес, где обзавелся «преданной аудиторией».