Книга Папа - Татьяна Соломатина

– Это когда не так, как все, не по правилам. Типа рисуешь не карандашами на бумаге, не красками на холсте, а буряком на белой простыне. Так, как тебе нравится, короче. Даже если другие считают это полной ерундой. Главное тут, чтобы ты сама не считала свои рисунки или танцы полной ерундой, а верила в то, что твоя полная ерунда гениальна. И тогда она будет гениальна! – уверенно говорила подружка.

Подружка была очень начитанная, и голова её была полна каких-то неведомых фамилий, исторических фактов, странных недетских суждений, озвучиваемых детскими словами, и детских, произносимых словами взрослых. И всего такого прочего, очень полезного, когда для подтверждения реальности твоей мечты нужен прецедент! Это совсем не детское слово тоже было в подружкином лексиконе. И она объяснила Вике, что прецедент — это когда кто-то взял да и сделал какую-нибудь полную ерунду назло врагам, друзьям и здравому смыслу. И все умники, кричавшие прежде что-то вроде «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» – кидаются делать то же самое. Потому что был создан прецедент. Создан именно тем чудаком, в которого никто не верил, кроме него самого и, может быть, подружки чудака.

– Возьми хотя бы Айседору Дункан! – ни капельки не улыбаясь, говорила подружка-с-первого-класса, глядя, как Вика в гриме, в тюлевой занавеске и с обглоданными хомяком павлиньими перьями на голове вытанцовывает на ковре что-то среднее между танцами из индийского кино и валяньем блохастого пса в пыли. – Фигуру Айседоры балетной никак не назовёшь. Да и танцы далеки от классических. Однако вышел босой тюлень на сцену – и имел ошеломительный успех! И не только на сцену вышел, но и замуж за Есенина! Вот как!

– Расскажи ещё что-нибудь про Айседору Дункан, – просила Вика подружку-с-первого-класса.

– Да ну её! Она плохо кончила, – вдруг хмурилась подружка и, немного пожевав карандаш и что-то написав в своём вечном замызганном блокноте, говорила Вике: – Или вот Ольга, жена Пикассо. Дягилевская кордебалетчица. Пикассо пришёл рисовать декорации к Дягилеву, увидел Ольгу и полюбил. А у неё были ноги не только толстые и короткие, как у тебя, но ещё и кривые, ей-богу!

– И что? Она тоже имела успех?

– Имела! – саркастически усмехалась начитанная подружка-с-первого-класса. – Она вышла замуж за Пикассо, и он нарисовал кучу её портретов. Ольга красивая. Ольга не очень красивая. Ольга, страшная как чучело. Ольга – вообще квадрат.

– Она так подурнела замужем за этим Пикассо? – удивлялась Вика.

– Да нет. Как страшная была, так страшная и осталась. Пикассо, он просто этот… – подружка-с-первого-класса листала свой затрёпанный блокнот, – импрессионист. Ну, он так видел, короче. Пока всё было хорошо, она была красивая. А когда уже всё поплохело, так и он её видел чучелом моржовым.

– Что, эта пикассовская Ольга тоже плохо кончила? – пугалась Вика.

– Ну, не так плохо, как Айседора Дункан. Значительно лучше. Просто они с Пикассо развелись. То есть – разошлись. Стали жить в разных домах. Всего делов. Правда, долго и нудно делили деньги, сына… В общем, фигня с этими взрослыми. Вырастем – тоже такими идиотами станем!

– Мои родители никогда не разведутся, не разойдутся и не станут жить в разных домах! – говорила Вика. – Они очень-очень любят друг друга и меня. Мы все трое как бы одно целое, понимаешь?

Подружка-с-первого-класса чесала карандашом макушку, немного думала и отвечала Вике:

– Примерно понимаю. Не до конца. Мне сложно представить, как можно быть одним целым с каким-то человеком, даже с самым близким. И тем более, как можно быть одним целым втроём. Но я честно размышляю над этим и примерно понимаю. Просто ты не такая, как я. А мне мои мама и папа как бы и не очень нужны для счастья. Мне как раз иногда очень недостаёт для счастья, чтобы мои мама и папа были где-то далеко. Разошедшимися друг с другом и со мною по разным домам. Нет-нет, пусть с ними всё будет в порядке. Но далеко от меня.

– Ты разве их не любишь? – ужасалась Вика тихим шёпотом и даже пачкала тюлевую занавеску гримом, прижимая её к губам.

– Почему не люблю? Люблю! Мои мама и папа – отличные люди! – говорила Вике подружка-с-первого-класса. – Когда отдельно мама и отдельно папа. А вместе как соберутся – так давай скандалить. Мама верещит, как свинья недорезанная. Папа отгавкивается, как злобный бездомный кобель. И, к сожалению, мои родители тоже никогда не разведутся. Они живут, понимаешь, ради детей. И никак им не объяснишь, что именно ради меня взять бы им, дуракам, да и развестись! – Подружка-с-первого-класса что-то яростно принималась строчить в своём затрёпанном блокноте круглым почерком вечно первого ученика.

Вика знала, что подружку-с-первого-класса в такие минуты лучше не тревожить, и потому шла снимать перья и втыкать их обратно в вазу, стоящую рядом с клеткой хомяка, кидать тюлевую занавеску в стирку и снимать театральный грим. Да-да, она уже в девять лет была подкована и в терминологии, и в технологии, и грим не смывала, а снимала. Если грим всё время только смывать, то можно пересушить кожу. А кожа и так слишком сильно травмируется самим гримом. У мамы-гримёрши была целая батарея… или даже армия… бутылочек, флакончиков, баночек и прочих ёмкостей со средствами по уходу за кожей. Папа ей всегда привозил их из рейса.

– Я придумала! – вносилась подружка-с-первого-класса в Викину комнату. В Викиной комнате была гримёрка. А сцена – всегда и только в большой. – Придумала, придумала! – вносилась подружка-с-первого-класса в Викину комнату-гримёрку, шлёпалась на кровать под картину «Собаки играют в покер» и, пока Вика снимала грим, зачитывала ей из блокнота свои придумки. Например, как они с Викой сбегают из дома – Вика из своего, а подружка-с-первого-класса – из своего, и вместе путешествуют. И устраиваются в какой-нибудь провинциальный театр. Вика – танцовщицей. Подружка-с-первого-класса – написателем пьес, реприз и текстов. Они обе добиваются успеха, выходят замуж за каких-нибудь подходящих Пикассо, а за Есениных не выходят. Потому что с Пикассо можно просто разойтись по разным домам, даже если это не просто, а с Есениным… В общем, ну их, поэтов. Или застрелится, или повесится, к гадалке не ходи. Добиваются, выходят – и все такие всемирно известные возвращаются в отчие дома и, помахивая боа из шиншиллы, свысока кидают своим родителям:

– Ха! А вы в нас не верили!

Отсмеявшись до слёз, девочки успокаивались и усаживались рядышком на кровати.

– А что такое боа? – уточняла Вика у сильно начитанной подружки-с-первого-класса.

– Ну, боа, оно такое… Им помахивают, и оно из шиншиллы.

Вика силилась себе представить, как бы она помахивала боа из шиншиллы, но у неё ничего не получалось. Потому что она не знала не только что такое боа, но даже что такое шиншилла. Но у подружки-с-первого-класса никогда и ничего не было стыдно спрашивать.

– А что такое шиншилла?

– Не что, а кто! – строго говорила подружка и опять принималась листать свой блокнот. – Шиншилла, шиншилла… Шиншилла, она такая… Такая… Вот! – тыкала она своим погрызенным карандашом в Викиного хомяка Фомку. – Шиншилла она вроде Фомки. Только больше и волосатее. И не в пятнах.