Книга Доспехи из чешуи дракона - Денис Юрин

– Что ж, изволь…– Шак откинулся назад и вальяжно устроился на скамье, опершись спиной о покрытую грибком плесени стену. – Кто ты и чем ты таким провинился, что связаться со мной согласился да в дело опасное влез? В чем твой проступок и в чем твоя выгода?

– На это парой фраз не ответишь, время нужно, – снова замялся Семиун, не решаясь открыть свое прошлое бродяге, которого знал всего несколько часов.

– А оно у нас есть…навалом. Вон, жрачку несут, – Шак кивнул подбородком в сторону торопящихся к ним разносчиков. – Давай, пока брюхи набиваем, ты правду о себе и расскажи!

– Ну, что ж, изволь, – усмехнулся лекарь. – Но только потом не говори, что я никчемный зануда, видящий жизнь лишь в черном цвете.

Один был готов слушать, другой решился заговорить. Именно с таких моментов и начинается дружба. Корчмарь и прислуга по-прежнему косились на чужаков с опаской, а рыжеволосая девица так и не простила обиды.

* * *

Жизнь несправедлива, а люди в ней, как фишки на игровой доске. Правила многолетнего соревнования с себе подобными столь непонятны и трудны, что еще никому на свете не удавалось их четко описать, а жалкие попытки только запутывают и лишают способности самостоятельно мыслить тех, чье существование поставлено на кон. К примеру, вроде бы незыблемое правило «Выживает сильнейший» на самом деле лишь абстракция и не регулирует совершенно ничего. А все почему? Да потому, что изобретатель ристалища по имени «Жизнь» не удосужился, а может, просто не захотел дать точное определение понятию «сила». В чем она? В возможности легко ломать хребты тем, кто мешает, или в беспринципности, в способности человека нарушать все писаные и неписаные нормы морали, а затем убаюкивать жалобно скулящую совесть, оправдывая свои гадкие, низкие поступки сказкой о суровой необходимости или о высших общественных интересах? Вопрос сложный, вопрос философский и, по большому счету, неразрешимый, как «Быть или не быть» или «А есть ли бог?». Ведь доказать существование Творца не удалось никому, как, впрочем, и опровергнуть. Вот так и с жизнью: никто не может описать правила, но зато все с удовольствием учат жить ближнего своего, забивая чужую голову своими принципами, нормами, алогичными измышлениями и трактуя его поступки на свой, далеко не идеальный лад. В результате одни люди страдают от заниженной самооценки, а другие возносят свое «Я» на такую высоту, что не в состоянии слушать других.

Семиуну в этом плане повезло, он с самого рождения был вне оценки капризного общественного мнения, до бедного сироты просто никому не было дела. Одни с рождения имеют все, другим приходится многого добиваться, а сын миокского купца с малых лет не принадлежал сам себе. Его отец разорился, став жертвой жестокой и жесткой конкурентной борьбы. Имущество семьи пошло с молотка, отец был продан в рабство на рудники, мать сошла с ума: грезила наяву, мечтала быстрее попасть в прекрасное царство «Небытие» и была казнена за убийство собственной дочери, старшей сестры Семиуна. Слухи умалчивали, каким чудным образом он перебрался из Миока в Тарвелис и оказался в услужении у Милба Огуса, самого старого городского лекаря, прожившего неполных восемь десятков лет.

В доме уважаемого, но бедного, как церковная крыса, старца было много учеников. Детство Семиуна прошло на коленях за мытьем то полов, то ядовито пахучих реторт. Самый младший и абсолютно безродный юнец оказался удобной затычкой во всех дырах. Им командовали все, он работал за всех, одним словом, в доме лекаря царил гармоничный симбиоз одной истощенной жертвы и нескольких ленивых паразитов. Про тумаки да ссадины не стоило и говорить, не проходило ни дня без новых шишек или синяка под глазом. Тычки, пинки и оплеухи были такими мелочами, что Семиун даже не обращал на них внимания, не замечал, поскольку потерял им счет.

Когда беззащитному пареньку исполнилось двенадцать, старый лекарь умер, а дело возглавил старший ученик, едва получивший от Гильдии разрешение на ведение практики. Жизнь в услужении стала куда тяжелей, а порой даже настолько невыносимой, что Семиун трижды пытался наложить на себя руки. Его никто не учил, домашних рабов не учат целительству, они созданы для другого мастерства. Элементарные навыки всеми презираемый заморыш получил лишь в четырнадцать, и то благодаря случаю.

В те времена король воевал с соседями за плодородные земли на юге, только что с трудом отбитые у диких тивесских племен. Верный слуга Короны, граф Лотар отправлял на войну несколько отрядов, в основном копейщиков и мечников, поспешно набранных из городской голытьбы да обнищавших крестьян. Естественно, на войну вербовали и лекарей. Старшие «товарищи» избавились от Семиуна и тем самым уберегли свои изрядно пополневшие к тому времени телеса от тряски плохих дорог, смертельных опасностей и прочих невзгод военной поры.

Так маленький неумеха сменил хозяина и из домашнего мастера на все руки превратился в младшего помощника полевого лекаря. Война быстро учит, а у нового распорядителя его подневольной души не было желания превращать паренька в раба. Когда часто идут сражения, то в палатках полевого лазарета ценна каждая пара рук, к тому же умелая. Уже за первый месяц Семиун научился перевязывать раны и накладывать швы, латать распоротые животы и выковыривать из бьющейся в агонии плоти искореженные осколки доспехов, но, главное, он привык к виду крови и очерствел к чужим страданиям. Жалость только мешает работе хирурга!

С каждым днем, с каждым сражением паренек узнавал что-то новое, на практике совершенствовался в мастерстве поддержания жизни в останках того, что еще недавно, до начала сражения, было людьми. В шестнадцать он уже не только сам оперировал раненых, но и знал толк в мирных болячках, например, как спасти испивших из отравленного колодца или облегчить мучения жертвам чумы. Именно этот год стал переломным в жизни паренька, из ученика и первого помощника он превратился в лекаря, и для этого не потребовалось никаких рекомендаций, экзаменов и разрешений.

Дело было под Суршью, маленьким поселением дикарей, которое даже городком назвать нельзя. Пехота не выдержала напора ударившей с фланга вражеской конницы и начала отступать. Полевой лазарет вдруг оказался в самом центре сражения. Между повозками с ранеными шли ожесточенные бои, а через палатку лекаря, как раз в тот самый момент, когда Семиун только начал отпиливать раздробленную конским копытом кисть, промчался отряд рыцарей. Ему повезло, он успел нырнуть под стол, а всех остальных эскулапов даже не порубили, а просто безжалостно затоптали.

Жалкие остатки королевских войск отступили на болота. Несколько сотен копейщиков, латников, мечников, лучников и неполный десяток рыцарей укрылись от врага за деревянным частоколом небольшого форта. Среди несчастных, обреченных на мучительную смерть от голода и болезней, был Семиун, единственный эскулап, переживший бойню под Суршью.

Осада длилась приблизительно четыре месяца, к ее концу осталось не более трех десятков живых, почти полутрупов, изможденных и смертельно уставших. Нехватка провизии и редкие попытки неприятеля взять форт штурмом были не самыми страшными из бед, гораздо больше жизней унесла грязная, кишащая всякой пакостью вода. Семиун не лечил, он лишь облегчал страдания товарищей по несчастью, но солдаты боготворили его за это. Из четверых, которым юноша ампутировал конечности обычным топором, выживал только один, а из доброй сотни мучившихся животами оклемалось не более двух десятков. Однако уже само присутствие среди них молодого паренька в грязно-сером фартуке дарило надежду и лишало желания оборвать свою жизнь точным ударом клинка в сердце.