Книга Цифры нации - Николай Старинщиков

– Я его вообще не получал! – ответил подсудимый.

Шприц посмотрел в его сторону, потом в уголовное дело и снова сказал:

– В деле имеется ваша расписка о вручении вам обвинительного заключения. Вы знакомились с делом?

– Я отказался, потому что я не виновен…

«В таком случае – ты обычный дурак», – подумал Шприц, а вслух произнес:

– Понятно…

Метнув взглядом по залу, Игорь Альбертович только тут заметил на заднем ряду постороннюю пару.

– А вы кто такие? – спросил он, словно бы удивляясь.

– Мы-то?

– Ну, да-то.

– Я потерпевшая, а это свидетель, – сказала женщина ласковым голосом.

Выпроводив свидетеля в коридор, Шприц велел потерпевшей даме сесть на скамью в первый ряд и продолжил заседание.

В итоге получасового рассмотрения дела, в течение которого он выслушал показания потерпевшей, свидетеля обвинения, государственного обвинителя и, огласив материалы дела, объявил:

– Слово в прениях предоставляется государственному обвинителю Татьянохе Дмитрию Олеговичу.

Тот поднялся, взял в руки лист и принялся читать обвинительное заключение.

Из обвинения выходило, что Иван Иваныч Иванов с утра ходит без штанов. Только так. И не иначе. Поскольку об этом говорят свидетель обвинения, потерпевшая, а также материалы дела.

Однако для вынесения обвинительного приговора этого было явно недостаточно, тем более что потерпевшая с подсудимым находились не то что в неприязненных отношениях – они жили как кошка с собакой.

«Точно… – решил для себя Шприц. – Это и есть абсолютный юридический дурдом».

– Прошу определить для него наказание, – продолжил Татьяноха, – в виде трех лет лишения свободы с отбыванием на общехозяйственных работах в местах, определяемых органами, ведающими исполнением приговора…

«Ну, ты хватил!» – успел удивиться Шприц, глядя в сторону свидетеля, оставленного в зале после допроса: свидетель, до отказа разинув рот, с удовольствием зевал.

– Встать! – заревел Шприц, стуча колотушкой. – Я тебе говорю, свидетель!

Свидетель поднялся и стоял теперь, хлопая глазами под испепеляющим взглядом судьи.

– Пятнадцать суток! – воскликнул злорадно Шприц и снова стукнул колотушкой.

– Кому? – сморщился, удивляясь, свидетель. – За что?

– За неуважение к суду! – громко пояснил Шприц. – Я не обязан на гланды твои любоваться! Увести!

Судебный пристав, до того стоявший столбом, оживился, метнулся к свидетелю, и не успел тот сказать хоть слово, как на руках захрустели наручники.

– Моду взяли! – ворчал Шприц.

– У нас толерантность! – опомнился свидетель. – Свободное государство!

– Я тебе покажу свободу…

Проводив взглядом пристава с осужденным свидетелем, судья впал в задумчивость, глядя на поверхность стола и потирая пальцами лоб. Секретарь откинулась на спинку стула и глядела в потолок.

– Судебное заседание продолжается, – наконец объявил судья, и секретарь вновь прильнула к столу. – Слово для защиты предоставляется адвокату Козолупову Леопольду… За номером…

Шприц посмотрел в бумаги и произнес номер защитника. Тот поднялся из-за стола, гордо выпрямился и начал речь, не глядя в бумаги. На вид ему было лет восемьдесят, хотя в принципе возраст для подобной категории самозанятых деятелей не имел никакого значения. Хоть сто лет ему будь – особенно с электронной начинкой вместо обычного мозга.

Адвокат, огласив обвинительное заключение, углубился в так называемое материальное право – в суть статьи, по которой был привлечен к ответственности его подзащитный.

Шприцу это сразу же надоело, поскольку разъяснениями данных статей он был сыт по горло еще со студенчества. Другое дело, что подсудимый не виноват абсолютно. Допустим, прошелся голым разок… Перед малолетней дочерью, которая ему не родной приходится – и что с того? Сразу его надо в кутузку? Растлитель?! В то время как дело может быть совершенно в другом.

Робот-защитник тараторил как сорока, не вникая в существо дела. Это была общеустановленная практика: теперь считалось, что только робот способен удержать в себе кладезь юридической науки. Шприц, отвернувшись к окну, едва заметно качал головой. Затем зевнул, не скрываясь, потому что только он мог себе это позволить. Потом, давя зевоту, взял со стола пульт управления, направил его в сторону защитника, нажал кнопку и произнес:

– Ваше время истекло, уважаемый.

Защитник, не говоря ни слова, согласно кивнул и опустился за стол.

«Ну что за бараны эти защитники», – подумал Шприц, предоставляя последнее слово подсудимому.

Глава 8

Там чудеса

Машка с утра бродила по комнатам – то кресло передвинет, то столик журнальный, то поднимет с пола невидимую пылинку и отнесет в мусоросборник, а то вдруг вцепится в пылесос.

– Кажись, крыша поехала, – сказала Софья Степановна, сидя в столовой с Федором Ильичом. – Не узнать робота.

– У нее программа. Она не может измениться сама по себе.

– А скажи ей – опять засвистит: «У меня права! Наступают на горло!»

– Да уж…

– Слава богу, на дачу ей ходу нет…

Софья Степановна осеклась на полуслове, потому что послышались шаги; в столовую вошла Машка – с видом гордым и независимым.

– Что приготовить на обед? – спросила она, глядя как-то вбок, мимо Софьи Степановны.

– А сама ты чего хотела бы? – сдуру спросила Софья. И тут началось: Машка вылупила глаза и понесла ахинею типа какие же вы недалекие.

– Да будет вам известно, – говорила она, – что андроид может не есть неделями – была бы вода и воздух.

Софья Степановна молчала, поскольку каждое слово теперь могло обратиться против нее. Отведя душу, Машка вышла в коридор, где столкнулась с Кошкиным.

– Что у вас происходит? – Кошкин был хмур. – Неужели так сложно немного помолчать? Я же работаю… У меня заказ…

Машка, склонив голову, обошла его и спряталась в зале.

– Что у вас, мама? – спросил Кошкин, заглядывая в столовую.

– Что у нас? У нас ничего. Это у вас надо спросить.

Кошкин присел к столу и склонил голову, упершись локтями в колени.

– Никто не знает, что эта сволочь опять выкинет, – неожиданно произнес он.

– Я и говорю, – откликнулась мать. – Совсем с катушек съехала…

– Я не о ней… Я о Центральном банке… – уточнил Кошкин, а потом вдруг продолжил: – «Многоуважаемый Лев Давидович, Центральный банк уведомляет вас о прекращении финансирования социальных программ, призванных повысить рождаемость… Основание – полное отсутствие финансовых средств на Ваших счетах».