Книга Глубокий поиск. Книга 3. Долг - Иван Кузнецов

По правде говоря, я старалась избегать тех извилистых переулков, где побывала в сорок первом: уж слишком оживали в них воспоминания! В ту ночь, когда мы с девчонками устроили спиритический сеанс, я дала себе обещание больше не реветь, не бередить по возможности воспоминаний, чтобы не тревожить дух человека, который прямо просил его отпустить. Человека, которого мне так хотелось бы почувствовать рядом ещё хоть раз. Чтобы он опять вёл меня за руку, словно маленькую раззяву-деревенщину, по оживлённым перекрёсткам, и чтобы шагать бок о бок по кривым, узким улицам, разговаривая о судьбах домов и их жителей. Мне бы так хотелось, чтобы внимательные, испытующие глаза цвета военной формы ещё хоть раз вгляделись в моё лицо…

Как ни избегала, но случайно забрела на улицу Белинского и заметила знакомый проход сквозь двор. А ведь семья той пожилой женщины, должно быть, по-прежнему живёт здесь! Всё ли хорошо у них? Живы ли её сыновья? Я собралась настроиться на информацию. Я была бы рада встретить ту женщину, я бы рассказала ей…

«Таська, а почему глаза красные?» Такое отчётливое ощущение твёрдой, тёплой ладони на моём лбу. Слишком, как оказалось, памятное…

Я убежала из улочки сломя голову. Ведь я же обещала, и я выдержу, справлюсь, я больше не позову… Через Горького – в проезд Художественного театра. Дальше я ещё не бывала. Тут всё ново, интересно и безопасно. Петровка, Кузнецкий, площадь Дзержинского, и красавец Политехнический, и очаровательная улочка с неудобным названием «Имени 25 Октября». Интересно, как она называлась до революции?

Улочку низкое солнце пронзило широким, ослепительным лучом во всю длину. В этом горячем луче плавно парили неправдоподобно длинные тени прохожих и редких автомобилей. Венчал картину нарядный шатёр кремлёвской башни.

Уже при выходе на площадь мне припомнился давнишний сон, в котором она была скрыта зловещим и холодным туманом, и тогдашнее предчувствие необратимых перемен и тяжёлых потерь. Что ж, предчувствие сбылось, но теперь и площадь, и кремлёвские башни залиты солнечным светом. Чёрные крылья ещё не повержены окончательно, но уже не касаются сердца страны. Изгнаны они и из моей души. Всё теперь будет хорошо.

И вот она, во всей красе, без песка, без раскрашенных брезентовых «домиков» – Красная площадь! Открыты зубцы на стенах Кремля, красный кирпич не замалёван разноцветными картинками, тёмные ели вольготно расправили лапы, позабыв маскировочную сетку. Под надёжной защитой стены стоит, уже не прячась, величественное здание Мавзолея. И неудобно, и приятно, переждав автомобили, ступать ботинками по брусчатке. В этих камнях заключена невероятная сила и незыблемая надёжность. Ноги сами собой свернули вниз, легко протопали под горку вдоль стены и дальше – к ажурным воротам Александровского сада. Ноги так давно шагали без отдыха! Ближайшая уютная лавочка под раскидистой липой притянула их к себе.

Блаженно вытянув гудящие ноги, я спокойно огляделась. Красиво как! Сквозь чеканное кружево ветвей – классические фасады Манежа и университета. Оба здания пострадали при бомбёжках, но не показывают виду…

«А что у тебя под ногами? Речка Неглинка!» По улице Калинина идут подводы с товарами, и на Арбате хозяйки копаются в огородах у своих строящихся теремов…

Тот же ракурс. Та самая лавочка. Я провела ладонью по краю сиденья и сжала его рукой.

«– Ты готов побрататься с ним?

– Готов».

Бритоголовый рыцарь-копьеносец и парень, проходящий многоступенчатое посвящение в члены ордена тамплиеров, встали спина к спине; два контура золотистого свечения пересеклись, энергия двух людей смешивается, потом разделяется вновь. Энергетическое братание, что крепче братания кровью… Проверки Копьём, скупые глотки из Чаши, величественные пещерные храмы, каменные крепости в сердце Альп, караваны с реликвиями, уходящие на восход, в страну бескрайних лесов…

В Берлине я совсем не думала об этом, и только теперь пришло в голову: как замечательно было бы сидеть сейчас на лавочке и рассказывать Николаю Ивановичу подряд все многочисленные истории о тамплиерах и рыцарях более поздних орденов, которыми набита теперь моя голова…

«Ты всё правильно рассказываешь!» И ободряющее прикосновение к моему судорожно сжатому кулачку…

Я не успела ничего поделать прежде, чем слёзы неудержимо полились по щекам. «Я не зову, – прошептала я, кусая губы, – я не зову». Надо как-то остановиться!

Женщина в элегантном пальто и эффектной шляпке, от которых повеяло довоенным благополучием, присела рядом. Спросила, как давно знакомую:

– Получила похоронку?

Как рассказать постороннему человеку мою беду – неожиданно такую горькую? Всё равно ни слова внятно не произнести прыгающими губами. Я молча кивнула.

– Точно? Ошибки быть не может?

Я мотнула головой. Точнее некуда.

Она не спросила, на кого. Обняла меня и уложила мою голову на своё плечо.

– Поплачь! Дома нельзя, дома надо держаться. А сейчас поплачь как следует! Проводи его! Проводи…

Слово «проводи», будто наконечник копья, вонзилось мне в сердце. Я закричала и забилась в истерическом припадке. Наверное, из меня выходило беспорядочными толчками не только горе, а напряжение, накопившееся за два долгих года. А женщина, поглаживая меня по спине, словно младенца, приговаривала:

– Вот так, так, молодец! Уже легче, легче.

Когда от рыданий остались лишь горькие всхлипы, незнакомый мужской голос тихо произнёс над головой:

– Похоронка?

Женщина, видимо, кивнула в ответ. Чужая ладонь погладила меня по макушке. Я услышала удаляющиеся шаги и выпросталась из объятий.

У моей утешительницы было осунувшееся, утомлённое, но всё же привлекательное лицо, по которому не определить ни возраста, ни даже состояния души. Только понимание в глубоко посаженных глазах да сознание выполненного долга.

– Спасибо вам!

– Даст бог, никого больше не потеряешь до срока.

Как просто и естественно эта незнакомая женщина появилась в моей жизни, так же просто и ушла.

И только теперь я внезапно поняла, ради чего провела два года на чужбине, ради кого старалась там изо всех сил и чем же так упоительно моё возвращение – повзрослевшей, другой – в неуловимо изменившуюся, но всё ту же страну, на родину. Я сейчас на улице посреди большого города. Я – круглая сирота. Но тут и на улице я – дома, тут и незнакомые люди – родня мне, друг другу. Потому что мы чувствуем себя в ответе друг за друга и понимаем друг друга – как дышим.

Ради вот этой женщины я ходила, как по раскалённым углям, по серым, унылым улицам холодного и надменного города, внимательно выверяя каждый свой шаг. И готова была, если понадобится, десятки лет провести на чужбине. Без всякой натяжки, действительно: ради этой женщины, ради незнакомца, что пять минут назад, проходя мимо, погладил меня по голове. А эта женщина, в свою очередь, отдала своё сердце без остатка, чтобы помочь мне, ведь она пропустила через себя мою беду! Нам обеим не жалко – вот и весь секрет. И Николаю Ивановичу было не жалко себя…