Книга Дикий горный тимьян - Розамунда Пилчер

— Сколько ему?

— Два года.

— Если он голоден, надо дать ему поесть.

— Это разумно.

Помощи от него не дождешься. Виктория оставила его с малышом и отправилась в кухню поискать что-нибудь подходящее для ребенка. Она внимательно осмотрела полки в буфете, обнаружив там специи, белковую пасту для бутербродов, муку, горчицу, чечевицу, бульонные кубики.

Что он задумал, вернувшись в ее квартиру, в ее жизнь после трехлетнего молчания? Что он делает здесь с ребенком? Где мать Тома?

Конфитюр, сахар, овсяные хлопья. Пачка, купленная ее матерью во время ее последнего приезда в Лондон. Помнится, она собиралась испечь какой-то особенный пирог.

— Он будет есть кашу? — крикнула Виктория.

Оливер не ответил, потому что не слышал ее из-за истошных воплей сына. Виктории пришлось подойти к открытой двери и повторить вопрос.

— Думаю, да. Мне кажется, он будет есть что угодно.

Едва сдерживая раздражение, Виктория вернулась на кухню, поставила на огонь кастрюльку с водой, всыпала туда овсяных хлопьев и нашла миску, ложку и кувшин молока. Когда каша закипела, она уменьшила огонь, вернулась в гостиную и увидела, что ее гостиную полностью оккупировал Оливер, она перестала быть в ней хозяйкой. Повсюду были следы его пребывания: его виски, его пустой стакан, его окурки, его ребенок. На полу валялась детская курточка, подушки на диване либо смяты, либо распластаны, воздух звенел от отчаянных воплей разобиженного малыша.

Это было невыносимо.

— Хватит, — сказала Виктория и решительно взяла Томаса на руки. Слезы градом катились у него по щекам.

— Последи, чтобы каша не пригорела, — бросила она Оливеру, понесла Томаса в ванную комнату и поставила его на пол. Внутренне приготовившись к самому худшему в виде переполнившегося влагой памперса, она расстегнула брючки Тома и обнаружила, что никакого памперса в них нет, а брючки совершенно сухие. В ее бездетном доме, естественно, не нашлось горшка, но, проявив чудеса изобретательности, ей, наконец, удалось уговорить его помочиться в унитаз. Почему-то это скромное свершение положило конец слезам.

— Вот и умница.

Он поднял к ней заплаканное лицо и неожиданно улыбнулся обезоруживающей улыбкой. Затем он взял губку и стал ее жевать, а Виктория, преисполнившись благодарности за то, что он перестал плакать, не стала ее отнимать. Она застегнула ему брючки, умыла его и повела на кухню.

— Он сходил в туалет.

Оливер уже опорожнил бутылку виски, которую оставила ему Виктория. Он стоял со стаканом в одной руке и с ложкой в другой, помешивая ею кашу.

— Она, вроде бы, уже готова.

Каша и в самом деле была готова. Виктория положила немножко каши в миску, полила ее молоком, села за кухонный стол, посадив Тома себе на колени, и дала ему ложку. Он не заставил себя ждать. После первой ложки она поспешно потянулась к чайному полотенцу и обмотала его вокруг шейки малыша. Через минуту миска была пуста, и Том, видимо, рассчитывал получить еще.

Оливер отошел от плиты:

— Я выйду на минутку, — сказал он.

Виктория встревожилась: у нее возникло подозрение, что если он уйдет, то уже не вернется и она останется с малышом одна.

— Тебе нельзя уходить.

— Это почему?

— Потому что ты не можешь оставить меня с малышом. Он ведь совсем меня не знает.

— Он точно так же не знает и меня, но, тем не менее, по-видимому, доволен жизнью и уплетает кашу за обе щеки. — Оливер оперся ладонями о стол и, наклонившись, поцеловал ее. В первый раз за три года, но последствие от поцелуя было до боли знакомо. В груди что-то растаяло, а внизу живота что-то замерло и опустилось. Сидя за столом с его ребенком на коленях, она подумала: «Нет, только не это».

— Я всего на пять минут. Хочу купить сигареты и бутылку вина.

— Но ты вернешься?

— До чего же ты недоверчива! Да, я вернусь. Теперь тебе будет не так-то легко от меня отделаться.

На самом деле он отсутствовал минут пятнадцать. Когда он вернулся, в гостиной все было прибрано, подушки на диване взбиты и расставлены по местам, пальто повешены на место, а пепельницы освобождены от окурков. Он нашел Викторию в кухне, где она, надев передник, мыла салат.

— А где Томас?

Она не обернулась.

— Я уложила его в свою кровать. Он больше не плачет. Наверное, он скоро снова заснет.

Оливер решил, что повернутый к нему затылок выражал непримиримость. Он поставил пакет с бутылками и, подойдя к ней, повернул ее к себе лицом.

— Ты сердишься?

— Нет, просто беспокоюсь.

— Сейчас я все объясню.

— Придется.

Она снова повернулась к мойке и занялась салатом.

— Я не стану ничего объяснять, пока ты не будешь слушать как полагается. Брось свой салат, иди сюда и сядь.

— Мне казалось, ты проголодался. Уже очень поздно.

— Неважно, сколько сейчас на часах. У нас впереди масса времени. Ну же, иди сюда, сядь рядом.

Он купил бутылку вина и еще одну бутылку виски. Пока Виктория развязывала фартук и водворяла его на место, он нашел кубики льда и налил в стаканы виски. Она ушла в гостиную, и он пошел вслед за ней. Виктория сидела на низенькой табуретке спиной к камину. Она не улыбнулась ему. Он подал ей стакан и поднял свой.

— Ну, что, за встречу?

— Хорошо, за встречу. — Тост, как будто, был безобидный.

Стакан обжигал холодом пальцы. Она отпила немного и почувствовала себя лучше. Во всяком случае, была почти готова услышать то, что собирался сказать Оливер.

Он уселся на край дивана и посмотрел ей в глаза. На нем были джинсы с художественными заплатами на коленях и поношенные, все в пятнах, замшевые ботинки. Виктория невольно задумалась о том, на что он мог потратить плоды своего писательского успеха. Возможно, на виски. Или на дом в более благоприятном районе Лондона, нежели задворки Фулем-стрит, где он жил прежде. Она подумала о большом «вольво», стоявшем у ее дверей. Вспомнила золотые часы на его длинном тонком запястье.

— Нам нужно поговорить, — сказал он снова.

— Говори.

— Я думал, ты вышла замуж.

— Это ты уже говорил. Когда я открыла дверь.

— Но ты не замужем.

— Нет.

— А почему?

— Не встретила человека, за которого хотела бы выйти замуж. А может быть, не нашла человека, который хотел бы взять меня в жены.

— Ты продолжаешь учиться в художественном колледже?

— Нет, я бросила его через год. Учеба шла плохо. У меня был небольшой талант, но, чтобы стать художником, этого мало. Ничто так не удручает и не отбивает охоту к учению, как недостаток таланта.