Книга Цивилизация запахов. XVI – начало XIX века - Робер Мюшембле

Нос ароматней нежного бальзама, Чей запах (ежели со мною дама) Способен пробудить пять чувств моих, Как даже ладан не пробудит их. Нос так душист, что амбра, мускус, мед Пред ним не благовонней, чем помет.

Нос — это особая часть тела. Благодаря современной науке мы знаем, что он напрямую связан с мозгом. Интеллектуалы эпохи Возрождения полагали, что он тесно связан с сексуальностью. Когда Рабле говорит, что размер носа соответствует длине фаллоса, он отнюдь не шутит, даже если при этом создается комический эффект[91]. Джамбаттиста делла Порта, итальянский эрудит, специалист в области физики и оптики, убежденный аристотелианец, более серьезно объясняет этот феномен в работе, написанной на латыни и опубликованной в 1586 году. Эта работа имела большой международный успех. Он отмечает «известную пропорциональность отдельных частей тела носу». Мужчины с длинным и мясистым носом имеют соответствующих размеров половой орган, ноздри указывают на размер тестикул. Эта теория могла бы понравиться Сирано де Бержераку. Автор делает вывод, что о признаках мужской сексуальности можно судить по тому, что находится в центре лица. В то же время обладатели курносых, коротких и плоских носов не рассматриваются как чемпионы в сексе и часто бывают обвиняемы в том, что из их носов воняет: как сказали бы сейчас, обоняние посылает сигнал опасности потенциальным партнершам, что подтверждается зрением. Что же касается похотливости женщин, то в XVI веке ей не нужны зримые доказательства — она считается само собой разумеющейся для всех дочерей Евы. Однако для удобства — или для удовольствия — самцов Порта пишет, что «открытость рта, полнота или, возможно, тонкость губ женщины говорят и о такой же открытости, полноте или тонкости других ее губ».

От носа Эстор де Больё, будущий протестантский пастор, с легкостью переходит к «нижним этажам». Он без всяких комплексов восхваляет испускание кишечных газов, чего «не избегают ни папа, ни король, ни герцог, ни принц», а «пуки моей любовницы согревают поясницу». Запретов не существует ни для кого, разве что для злюк и жеманниц, «сжимающих ягодицы»:

Отважный пук — чего ему бояться? Он не соврет, не станет притворяться. Пастушку вовсе не смутит собой, Порхнет под белошвейкиной мандой, А стоит пёрднуть досточтимой даме — Он громыхнет, как гром над облаками. Сей громкий пук силен, неукротим, Не вял и, точно лев, непобедим. Он с песнями стремится к небесам, И преклоняюсь перед ним я сам.

Еще с большим воодушевлением описывает он заслуги зада, «сюзерена» всего тела. Многие доктора «спрашивают его мнения», чтобы определить природу заболевания, а затем часто берут его в союзники для излечения, «вставляя в него свечи, присыпая присыпками, умащивая маслами и ставя клистиры». Он в подробностях рассказывает о чарах красивых женских задниц, особенно пышных, «по парижской моде», колыхание которых при ходьбе представляет собой самый мощный эротический призыв. Его также веселит обнаруженное малоизвестное женское превосходство:

А коль придет нужда, Ты можешь пукнуть посреди собора. Пусть мечет гневные каноник взоры, Пусть все решат, что это неучтиво, А все ж сей грех — твоя прерогатива.

В заключительной части, переходя к главному, он описывает естественные телесные функции зада в раблезианской манере, одновременно научной и эпикурейской:

Скажу еще, что не сказал доселе: Ты обладаешь высшей властью в теле. Ему ты прибавляешь красоты, А по прямому назначенью ты Способен облегчить его мученья, Когда его терзает несваренье. О, храбрый зад, опора и властитель, Всех органов и членов повелитель! Они бодры, промеж собой в ладу Всегда, когда справляешь ты нужду; Когда пускаешь ветры ты усердно, Решает тело, что оно бессмертно, А без твоих изысканных щедрот Не ведает добра, наоборот.

Некий анонимный автор тоже написал блазон о заднице. По его мнению, зад — господин всех чувств и восстановитель благополучия тела. Автор добавляет, что «красота идет изнутри». Игра слов здесь глубже, чем может показаться. Первая интерпретация, буквальная, изложена в тексте:

Когда у вас ворота на запоре, Рот умолкает, а глаза от горя На мокром месте, чахнет ваш сосок И слышен возмущенный голосок Из глубины отверстия срамного. Но отопрете — все прекрасно снова.

Второй смысл шутки — в использовании человеческих экскрементов и урины в косметических целях, что очень приветствовалось врачами эпохи Возрождения.

Авторы блазонов о женском половом органе проявляют меньше блеска, но также совершенно не закомплексованны: вот, например, Гийом Буштель:

Прелестная пизда, пизда-дружок, Пизда — пушистый маленький кружок, Игривая и мягкая, как котик, Малышка, чей открытый алый ротик, Что ни скажи, — любезен будет нам… Пизда — венец любовным всем делам.

Гуманисты эпохи Рабле и Ронсара — ни в коем случае не зануды. Они доказывают полноту своих жизненных сил, без колебаний называя вещи своими именами. Их творения полны всеми запахами мира, в том числе запахами самых разных человеческих выделений и подчас разнузданного секса. Не питают отвращения к «веселым материям» и художники — представители фламандской и голландской живописи. Их бурлескные изображения — некий коммуникативный код, разделяемый с представителями высших слоев общества, куда не допускалось большинство людей из народа: ведь покупатели веселых книг раблезианского толка — это не крестьяне и не 90 % населения, бывшие в ту пору неграмотными. Картины и эстампы — также не для бедняков: у них нет ни средств для их покупки, ни, как правило, необходимых знаний, чтобы что-то в них понять. Таким образом, Рабле не последний интеллектуал на защите народной культуры. Напротив, он принадлежит к доминирующей ветви гуманистов-энциклопедистов, испытывавших сильное влияние античных идей и, как следствие, готовых к воскрешению языческих богов. Христианская цензура зорко следит за вымарыванием непристойностей из книг Маро, запрещает юношеские стихи Ронсара. Но запретами, а также скатологическими и эротическими табу цензоры не могут помешать формированию философии, которая толкует о стремлении к физическому счастью: это направление разрабатывалось на протяжении всего века.

Лишь распадом этого движения, близкого к гуманизму Эразма, объясняется ссылка выживших книг в библиотечный ад, где они и пролежали до недавнего времени. Победители иногда уничтожали, чаще — вымарывали или закрашивали то, что полагали неприличным, в особенности это касалось изображений. В 1563 году Тридентский собор начинает наступление на наготу, ведомое армией предков мольеровского Тартюфа. Им было поручено прикрыть гениталии на статуях. В дальнейшем цензура усилилась. Благонамеренным буржуа не нравилось зрелище мочащихся или испражняющихся персонажей, которые часто встречались на картинах Брейгеля и его последователей. Они просили ретушеров скрыть эти сцены. Такая судьба постигла две картины голландского художника Исаака ван Остаде. На одной из картин, датированной 1643 годом, изображалась деревенская ярмарка, церковь, а чуть поодаль в нижнем правом углу некто, сидя на корточках, справлял большую нужду на виду у собаки. Картина принадлежит английской короне. Предположительно около 1903 года, в начале царствования Эдуарда III, эта сцена была скрыта изображением кустарника. К выставке, проходившей в Бэкингемском дворце в 2015 году, картина была отреставрирована и первоначальная сцена восстановлена. На другом полотне, датируемом 1641 годом, крестьянин потрошит свиную тушу, подвешенную за ноги неподалеку от входа на ферму. В 1969 году картина была куплена в Амстердаме богатым американцем — и после реставрации, проведенной в 2014 году, оказалось, что одетый мужчина, изображенный сидящим в левом нижнем углу на стуле, первоначально сидел на корточках и испражнялся[92].