Книга Путь к вершинам, или Джулиус - Дафна дю Морье

– Я привез отца, – сказал Джулиус, и сдерживаемые до того слезы потекли у него по щекам.

Он не мог говорить. Раввин все понял. Он обнял отца за плечи. Здесь не было ни странных южных запахов, ни таинственности, ни больших пурпурных цветов, только тишина и спокойствие. Они вошли внутрь, и дверь за ними закрылась.

Раввин Моше Мецгер сам кормил и лечил отца.

Джулиусу дали одежду и вдоволь еды и питья. Неужели это все появлялось из-за железных дверец в храме?

– Когда отец поправится и сможет уехать?

– Он не уедет, – ответил Моше Мецгер. – Неужели ты еще не понял, сынок? Это ваш дом. Ты и твой отец – дети храма.

– А это надолго?

Раввин засмеялся и погладил бороду.

– Пока твой отец не окрепнет настолько, чтобы сдвинуть Атласские горы. Вот и подумай, надолго ли.

– Папа никогда гору не сдвинет, – ответил Джулиус. – Я не глупый и понимаю: это значит, что мы останемся тут навсегда. Алжир станет нам родным городом, как когда-то Париж, а до этого Пюто. А платить надо будет? Мы бедные, у нас ничего нет.

Больной покраснел от стыда и протянул руку.

– Ты маленький грубиян, – сказал он. – Он скверный мальчик, месье раввин.

– Сообразительность у него в крови, – ответил Моше Мецгер, улыбнувшись и легонько ущипнув Джулиуса за ухо. – Не ругайте его.

– Я умею на рынке торговаться, – похвалился Джулиус.

– Это хорошо, дитя мое. А подготовить свою душу к служению в храме ты сможешь?

– Джулиус хочет стать раввином, – горячо поддержал его отец. – Язык он знает, и я много ему рассказывал. Больше всего на свете я хочу, чтобы он стал раввином.

– А ты сам этого хочешь? – спросил старик Джулиуса.

– Да, это было бы здорово, – ответил Джулиус, а сам подумал, что вырасти и стать мужчиной, достичь полного расцвета сил, уехать из Алжира, увидеть весь мир, все города и моря, новые места, новых людей, повстречать множество разных мужчин и женщин, жить и любить, иметь больше власти, чем все остальные, достичь таких высот, которых еще никто не достигал, быть не раввином в храме, а самим собой, Джулиусом Леви, – тоже было бы здорово!

Ему хотелось убежать куда глаза глядят, вырваться из тихой однообразной обстановки, что царила в доме раввина, и затеряться в уличной толпе. Казалось, из комнаты уже веяло тленом, в тепловатом спертом воздухе пахло дыханием тяжелобольного человека. Отец будто больше не принадлежал к миру живых.

«Мне все равно, – твердил себе Джулиус. – Мне все равно. Я забуду. Не стану больше думать о нем».

Он бежал по улицам, восставая против своего горя, стараясь не думать о сверкающих черных глазах на бледном лице отца. Ноги привели его на базар. Он всегда приходил сюда, ведомый каким-то глубоким врожденным чутьем. Тут было интереснее, чем на ярмарке в Нёйи: больше красок, жизни, движения, голоса и запахи жителей незнакомой восточной страны. Амбра, пыль, дубленая кожа, соприкосновение разгоряченных жарой смуглых тел; перезрелые алые фрукты огромных размеров, пурпурный цветок, раздавленный чьей-то босой ногой, торговец, несущий ковры, тщедушный старичок, расставляющий на земле медную посуду, женщина в покрывале, перебирающая яркие шелка на прилавке, нищий калека, протискивающийся среди ног прохожих ползком, словно пес: башмаки надеты на руки, на худом заострившемся лице под алой феской застыло придурковатое выражение. Рыночная суматоха волновала Джулиуса, им овладевало суетливое нетерпение – так трудно было слушать, как лавочники торгуются друг с другом, и не участвовать в их разговорах. Рынок был для него родной стихией, Джулиус просто не мог держаться от него в стороне. Он помнил тот день в Нёйи, когда ему впервые удалось продать найденные под прилавком увядшие цветы, и знал, что должен заниматься этим снова и никто и ничто ему не помешает.

Он потолкался среди ларьков, порылся в мусоре, собирая побитые фрукты, раздавленные цветы, упавший с прилавка товар. Прижав добычу к груди, он направился в дальний конец базара, где на сбегающей по склону улочке теснились дома, а узкие переулки и каменные лестницы переплелись друг с другом, точно нити паутины. Бедняцкий квартал, где живут нищие. Джулиус уселся на краю пыльной улицы, расстелил перед собой носовой платок и разложил на нем свои находки. Потом, приставив ладони ко рту, прокричал:

– А кто хочет живот набить и кошелек пощадить? Подходите, покупайте свежие фрукты почти задаром!

Какая-то старушка услышала его и принялась перебирать его товар. Прохожий вернулся и купил увядший букет. Вслед за старушкой над товаром склонилась еще одна женщина.

– Почти задаром! Почти задаром! – кричал Джулиус.

В каждой руке у него было по гладкому круглому апельсину, которые он держал так, чтобы не было заметно черных пятнышек на кожуре.

– Зачем платить вдвое больше на базаре?

Джулиус улыбался, зорко высматривая среди прохожих очередную «жертву».

– Девочка, хочешь сладкий пирожок? Посмотри, какой вкусный и пышный. Тебе же мама дала монетку? Ну спасибо, спасибо.

К нему, постукивая палкой по мостовой, шел слепец. Джулиус сунул ему под нос охапку пыльных цветов.

– Всего лишь су за этот свежий букет, вы понюхайте, дружище, понюхайте. Только сегодня утром из сада в Мустафе доставили.

Джулиус звякал монетками в кармане, вытирал пот со лба.

Увядшие цветы, которые забрал слепец, были последним товаром. Джулиус поспешно поднялся с земли и растворился в толпе, пока его не поймали и не побили настоящие торговцы. Он смеялся, сжимая деньги в кармане.

«Не стану я никогда раввином, что толку им быть, – думал он. – Я не для того родился, чтобы петь в храме. Торговать и богатеть – вот чего я хочу. Выгода задаром, выгода задаром».

Он улыбался, пиная камешек по пути и насвистывая песенку. Лежащий в постели отец, спертый воздух комнаты, серьезное бородатое лицо раввина – все было позабыто.

Джулиус спустился в порт. Весь день он смотрел, как разгружают корабли, слушал крики матросов, играл с темнокожими малышами, гонял крыс. Поел и попил он в таверне на пристани.

Он упивался шумом, гамом, жарой, людским мельтешением, знойным воздухом Алжира, пахнущим пылью и амброй.

Когда он вернулся в дом Моше Мецгера, солнце уже садилось и небо пылало закатным золотом. В мечети затянул свою песнь муэдзин – на башне виднелась темная фигурка, приставившая ладони ко рту.

На углу улицы араб уткнулся лбом в пыль. Скоро стемнеет, ночь здесь наступает быстро, без сумерек, белый город будто разом накроет черным покрывалом, из-за закрытых дверей послышится странное и загадочное бормотание и ритмичная музыка.

Джулиус постучался в дом. Его впустил старый слуга раввина, Амиди.

– Месье раввин прождал тебя весь день, – прошептал он, приложив палец к губам. – Никто не знал, где тебя искать. Твой отец умирает.