Книга Имитатор. Книга вторая. Дважды два выстрела - Олег Рой

Сейчас она, должно быть, собиралась домой и забежала «на огонек», удивляясь, что Арина засиделась так долго. И разумеется, заглянула в разложенные перед молодой коллегой папки.

— Высшая справедливость? — удивилась Арина.

— Ну ты-то не в курсе, — хмыкнула Надежда Константиновна, тяжело опускаясь на «свидетельский» стул. — Эти, которые сгорели… вот как будто их небесная молния покарала, честное слово. И тот, кого за поджог посадили, тоже ведь такой же был.

— Кого посадили… То есть вы думаете, что не он пожар устроил? Что его безвинно осудили?

— Безвинно, как же! Помнишь, как Жеглов говорил? Вор должен сидеть в тюрьме! А по этим и вовсе стенка плакала, жаль, что у нас теперь мораторий на смертную. И не смотри так на меня. Не знаю я, он ли приятелей своих поджег или кто-то из соседей постарался. А может, и впрямь этот… как его… Кузьменко! Жалко, что он вместе с приятелями своими не сгорел там. Двенадцать лет ему дали — не так уж и много, он молодой еще, выйдет и опять гадить поползет. Одна надежда — что на зоне тишком прикопают, там таких борзых не любят. Что, не ожидала от старой перечницы? — она усмехнулась. — Думала, Надежда Константиновна добрейшая душа? Добрая-то я добрая, да эти приятели — и сгоревшие, и поджигатель — те еще отморозки были. Золотая молодежь, — она выцедила это резко, как сплюнула. — Знаешь, как они развлекались? В парке подстерегали мамочек молодых, что с детишками гуляли, и маму по кругу пускали — втроем. Прямо на глазах у дитенка.

— А почему же… как же… почему ни одного дела об изнасиловании? Нет, я знаю, что заявления далеко не все пишут, не хотят еще больше пачкаться, позора боятся. Но неужели никто-никто не обращался?

— Кое-кто обращался. А толку? Мальчики-то действительно «золотые». Один — депутатский сынок, у другого — мама судьиха. Она, кстати, до сих пор… судействует.

— Надежда Константиновна, а откуда вообще известно… если их так и не… ну если заявлениям хода не давали…

Яковенко вздохнула:

— Одну мамочку снасильничать не успели — как раз муж ее с работы возвращался, отбил.

— И что? Тоже не стали заявление писать? Все-таки попытка изнасилования — это совсем по-другому воспринимается.

— Попытка… Там другое заявление моментально возникло. Три хороших мальчика гуляли в парке, а ненормальный дядька кинулся на них с кулаками. И еще, кажется, с обломком доски. Вот парня и закрыли по полной. Ладно хоть тяжкие телесные удалось до средних спустить, но… А! — Яковенко безнадежно махнула рукой. — Так что, когда они в баньке-то напились да друг дружку поубивали, я было и впрямь подумала — есть Бог. Все видит.

— То есть, может быть, это и не Кузьменко приятелей спалил?

Крупская покачала головой:

— Ну… были там кое-какие нестыковки. Я-то думала тогда, да и сейчас, в общем, думаю, это кто-то из родни тех девчонок отомстил. Ну или кто-то из соседей. Отморозки-то эти и в дачном поселке многим нагадили. Да какая разница… Значит, Шубин и этим делом интересовался? Может, хотел что-то найти, чтоб последнему, кто живым из троих остался, срок до пожизненного поднять? Или, может… Нет, не знаю… — она помолчала, вздыхая. — Эх, жалко Егора. Как же он так… Хороший мужик был. И сыскарь хороший. Сейчас таких, пожалуй, и не делают уже. Хотя… не слушай. Это я, наверное, по-стариковски уже, мол, в наше время и трава была зеленее, и сахар слаще, и, главное, мы моложе были.

— Раз хороший сыскарь, значит, вряд ли бессмысленно стал бы из пустого в порожнее перекладывать?

— Ты о чем?

— Да вот голову ломаю над материалами, что после него остались. Почему, ну почему он эти дела выстроил в таком диком порядке? В беспорядке даже. Но он же о чем-то при этом думал? А? — Арина посмотрела на свою визави просительно. Точно надеялась, что та сейчас моментально ей все по полочкам разложит. Да пусть хоть и не моментально!

— Не знаю, деточка, — безмятежно отозвалась Яковенко. — Он же опер был. А там совсем другая логика. Тебе бы с Халычем про эти дела поговорить…

— С… Морозовым? — от неожиданности Арина вздрогнула. Вот и Баклушин про Александра Михайловича так же поминал. Вроде бы и ничего удивительного, кого и спрашивать о старых делах, как не того, кто тогда работал. Но Арине это совпадение показалось почему-то странным.

— Чего это ты подпрыгиваешь? — усмехнулась Надежда Константиновна. — Его все Халычем кличут. Ах да, ты ж у него училась? И до сих пор почтительно трепещешь? Ладно-ладно, не смущайся. Морозов и следователем отличным был, и преподавателем, насколько я понимаю, не хуже сделался. Есть за что уважать. Кстати, вот это дело, — Яковенко ткнула в «продюсерскую» папку, — как раз у Халыча в производстве было. Только я тебя к нему не потому посылаю. А… вообще. Посоветуйся. У Халыча — глаз-алмаз. Если есть тут что видеть, он разглядит.

* * *

Конечно, было бы гораздо проще, если бы разбираться со смертью старого Шубина пришлось ему. Не повезло. Впрочем, Баклушин к везению относился скептически, искренне полагая, что сказками про фортуну утешают себя лодыри и тупицы, не способные даже понять, как все в жизни устроено, не говоря уж о том, чтобы заставить это… устройство работать на себя. Но он-то, слава богу, не такой! Ну подумаешь, дело Вершиной поручили, было бы о чем печалиться. Подумаешь, маньяка она в Питере изловила! Повезло просто. Уж конечно, эта девчонка со своими дурацкими «благородными» идеями ни черта в шубинской истории не поймет. Где уж что-то разглядеть, когда «благородство» глаза застит.

Не слишком, конечно, хорошо было, что старая грымза Яковенко заинтересовалась изъятыми у Шубина документами, — он видел ее через неплотно прикрытую дверь вершинского кабинета. Яковенко — все что угодно, только не дура. Некстати она подвернулась, совсем некстати. Но, если подумать, и это тоже пустяки. Старуха, конечно, кладезь информации, но много ли она расскажет? И самое главное, цельной картины у нее все равно нет. А вот он меж тем отлично понимает, что к чему, когда за какую ниточку потянуть — и в какую сторону.

Чего слишком беспокоиться, если даже старого лиса Шубина сумел вокруг пальца обвести и заставить под свою дудку плясать. Тот и не догадался, что «пляшет», и уж тем более — не допер, кто музыку заказывает. А музыку-то — по крайней мере нужную для себя часть — ему Баклушин насвистел. А тот и заслушался. Нет, Борис не такой дурак, чтобы изображать перед Шубиным честного-благородного, радеющего за дело следака вроде этой Вершиной. Старик, хоть и сдал в последнее время, все ж опер был, каких мало. И наблюдательность не растерял, и выводы делать не разучился. И про баклушинскую репутацию все знал, конечно. Да только что с того! Подумаешь — репутация! Не пойман — не вор, а в глазах начальства, которое ценит только гладкие отчеты, и вовсе — герой и примерный работник. В смысле — пример для всех. Так что мало ли чего там Шубин знал! Где он теперь, с этим знанием?

Да и голова у него в последнее время все ж похуже работала. Будь старик в былой форме, вряд ли у Баклушина что-то получилось бы. Может, и не раскусил бы его старый дурак, но… повелся бы или наоборот, насторожился — это еще вопрос. Надо ведь было подсунуть — аккуратно-аккуратно, чтоб не спугнуть — нужную информацию, которой мало, увы, ох как мало, да осторожными подсказками повернуть шубинские мысли в нужном направлении… И ведь повелся, повелся старый лис! Пошел, как ослик за морковкой!