Книга Очень страшно и немного стыдно - Жужа Д.

– Ну, все это зрелище.

Она отвечает не сразу.

– Вам нужно отдохнуть.

– Да. Спасибо.

Долговязый заносит молоко, хлеб и тоже уходит.

От таблеток становится легче. Звоню Холдену.

– Как ты? – он очень вежлив.

– Извини меня, Ирвин, – я впервые называю его по имени. – Давай обойдемся без формальных вопросов. Могу я тебя попросить об одном? Не держи на меня зла. Я не могу тебе ничего объяснить. Я знаю, что увольнение неизбежно, и просто говорю тебе – спасибо.

– Может, ты просто возьмешь отпуск, отлежишься дома, и мы потом поговорим? Я могу дать тебе недели две.

– Нет.

– Почему?

– У меня нет дома.

– Я почему-то так и подумал. Сколько лет ты живешь в отеле?

– Пять.

– Давай мы положим тебя в клинику.

– Зачем?

– Чтобы ты перестала это делать.

– Я не хочу.

– Ясно. Куда ты пойдешь?

– Не волнуйся за меня.

– Это значит “я не знаю”?

– Это ровно то и значит, что не волнуйся, это не твое дело.

– Ну зачем ты хамишь?

– Иначе ты не отстанешь, я очень хорошо тебя знаю.

– Я тоже думал, что хорошо тебя знаю.

– Ирвин, мы же договорились.

– Зарплату за месяц перевести как обычно?

– Не нужно. Мне приходилось кое-что выводить из строя, пусть это будет возмещением.

– Для чего? Чтобы блокировать номера?

– Ты всегда был умным.

– Деньги переведу. И все же предлагаю тебе дождаться меня. Может быть, мы что-нибудь придумаем.

– Я уже все в своей жизни придумала и ничего не буду менять. Можно, я возьму один свой костюм?

– Можно. Можешь взять все, сколько их там твоих, – таких худых, думаю, больше не найдется. Когда ты последний раз выходила из отеля?

– Три года назад. Примерно.

– Три года?

– Три года, Ирвин.

После этого я вешаю трубку, потому что я сказала все, что хотела, а после этого начнутся только вопросы. А мне они ни к чему.

На станции объясняют, что это часа три на автобусе – недалеко. Чаевых, оставленных наглым типом из бара, как раз хватит на билет в один конец.

В автобусе утыкаюсь виском в холодное стекло. Мимо мажется городской пейзаж. У кого-то звонит телефон. Эта мелодия была у меня когда-то давно. С нее начался тот самый разговор с сестрой.

– Это я. Скажи мне, только прошу тебя, не ври. Ты знала, что я тебе не родная? – Голос сестры был чужим. Высокий и злой.

– Знала.

– И как давно?

– Мне было лет восемь. Да, точно, восемь.

– Они тебе рассказали?

– Нет, я подслушала разговор.

– Почему ты мне ничего не сказала?

– Сначала я не поверила.

– А потом?

– А потом боялась. Они же не рассказывали. Значит, тебе знать не полагалось.

– Не полагалось?

– Ну чего ты на меня-то злишься. Я тоже расстроилась, когда узнала.

– Расстроилась. Почему?

– Ну не знаю.

– Решила, что я теперь тебе не родная, да?

– Нет. Просто странно.

– Что странно? Наверное, решила, какая-то проститутка под забором родила и в вашу семью подкинула? Да?

– При чем тут проститутка?

– А кто еще? Кто еще детей своих бросает? Скажи, кто?

– Никакая не проститутка. Там была большая семья из деревни.

– Из деревни?

– У них уже было семь девочек. Представляешь, семь. И, когда жена опять забеременела, они надеялись, будет мальчик. И действительно родился мальчик. И девочка. Двойня, понимаешь? А у наших родителей тогда не получалось вообще никаких детей. В общем, договорились и забрали девочку прямо из больницы. Ее муж так ничего и не узнал. Заплатили – все молчали.

– А ты откуда это все знаешь?

– Это мне уже позже рассказали.

– Кто?

– Мама.

– Да врете вы всё. А тебя откуда взяли, если у них не получалось?

– А потом получилось. Причем очень быстро.

Она начала скулить в трубку, и мне пришлось ее одернуть:

– Лучше бы я была не родная. Мне все равно.

– Тебе легко говорить. Ну вот объясни мне, почему все знали, кроме меня?

– Папа был против. А после того как его не стало, мама боялась.

– Чего?

– Не знаю. Все ее уговаривали, а она боялась.

– Боялась? – Сестра опять замолчала, а потом заговорила строго. – Ну ладно. Нужно как-то дальше жить.

– Что значит – как-то? Что изменил ось-то? – Я не знала, как ее успокоить.

– Знаешь, многое. Так не поступают.

– Ты их благодарить должна. Неизвестно еще, что было бы, если б не они. А потом, если ты хочешь, можно в эту деревню поехать. Если хочешь их всех увидеть. И брата.

– Может, ты еще прикажешь мне туда переехать?

– Нет. Совсем нет. Просто, может, тебе интересно?

– Ни фига мне не интересно на этих деревенских смотреть, что своими детьми торгуют.

Она бросила трубку. После этого разговора у сестры все пошло наперекосяк. Началась наркота, а потом она просто вышла в окно.

Почему так все случилось? Была семья, а потом вдруг – раз, вытянули спицу, и все посыпалось. Сначала папа, потом мама, а за ними сестра. И не осталось ничего, за что можно держаться.

Улица в платанах. В пятнистых стволах. Сколько же здесь звуков. И запахов. Бесконечное море запахов. Осень всё высушила, зима заморозила, а весна возвращает. Номер дома вбит в камень бронзовой татуировкой. От ворот к крыльцу дорожка, вокруг нее кусты полосатой хосты. У дверей фонари и цветы в горшках. Ставлю сумку на землю, нажимаю на кнопку звонка. Долго не отвечают, но потом знакомый женский голос, то ли утвердительно, то ли вопросительно:

– Да.

– Извините. Вам это покажется странным. Мы говорили с вами в гостинице. Там, где останавливался ваш сын Фрэнсис. Фрэнсис Финли.

– Да.

– Я там работаю. Вернее, работала. Кажется, у меня проблемы. Не знаю. – Перевожу дыхание. – Извините, что приехала сюда. Но мне некуда идти. Та жизнь, которая у меня была, – ее больше нет. Я есть ровно то, что я есть. У меня нет никаких убеждений, нет семьи и дома. Я променяла все это на свободу. Но оказалось, это лишь умение искажать действительность доступными средствами. Я не знаю, во что верю и зачем живу. Не знаю, что мне делать дальше: все, с кем я могла бы поговорить, – их нет. Вы первый человек в моей жизни, способный жить рядом с иным человеком без попыток его изменить.