Книга Блокада - Сергей Малицкий

Ничего не смог сказать Коркин. Ошалел оттого, что Пустой столько слов сразу сказал. Рот открыл, чтобы что-то молвить, так не только нужного ответа не нашел — и мыслей в голове сыскать не смог. Так и щелкнул зубами и посмотрел на Пустого вроде не жалобно, но с понятием — не мучай, мол.

— Ладно, — кивнул Пустой. — Посиди пока. Ружье у тебя хорошее. Завидное ружье. Ящер отличный, лучше любой собаки. Посиди, подумай, откуда пришел, куда идти хочешь, а я пока о себе скажу. Болтать попусту не люблю, но один раз нужно и поговорить, чтобы потом зря языком не молоть. Имени у меня нет, поэтому представиться не смогу. Меня тут все Пустым зовут, зовите и вы так пока. Говорю вам об этом только потому, что так завернулись здешние дела, что держаться лучше вместе. Держать никого не стану, но держаться лучше вместе. Хотя бы пока.

— И где же лучше держаться вместе? — пробормотал вдруг отшельник, который не сводил с Пустого внимательного, вовсе не сонного взгляда.

— Там, — махнул рукой за спину Пустой, и Коркин с дрожью понял, что он говорит о Стылой Мороси.

— И что ты там хочешь найти? — прищурился отшельник.

— Себя, — коротко бросил Пустой. — Ну, может, и еще кое-кого.

— Но ты же здесь, — не понял отшельник.

— Я не знаю, где я, — с невольной гримасой прикрыл глаза Пустой. — Здесь четыре с небольшим моих года, а все остальное — даже не в тумане, а в непроглядной тьме. Здесь — мое умение, которое тьма сохранила мне, да шрамы на теле. Не меньше десятка от пуль, да еще неизвестно от чего на груди. Здесь кое-какие вещи, что остались при мне, когда я вынырнул из тьмы. А там… — Пустой снова махнул рукой за спину. — Там все остальное. Думаю, что там. Потому что там видели девчонку, чей портрет у меня был при себе. Там что-то делают светлые, хотя и не говорят об этом, а я вынес из тьмы их язык, и они здесь явно присматривали за мной. К тому же Стылая Морось не вечна. Ей чуть больше тридцати лет. Мне примерно столько же. Может быть, это случайность, но мы ровесники, так что познакомиться с нею надо поближе. Да и где еще прятаться от орды?

— От орды трудно спрятаться, — непослушными губами прошептал Коркин. — Она как желтый дождь из желтых облаков: воевать бесполезно. Но прятаться надо и пережидать, когда схлынет. Или сразу на колени. А еще лучше горло самому себе вскрыть. Только если тебе туда надо, механик, чего ж ты это дело под орду подвел? Давно мог сходить в Стылую Морось. Я слышал, что сборщики и охотники заходят… на ее окраину.

— Я готовился туда пойти, — кивнул Пустой. — Но тут были светлые. Они что-то знали про меня. Я даже думал, что я тоже светлый. Но скорее всего я не из них. Я знаю и другие языки, пусть даже они вертятся у меня в голове, как дожди без туч. Я пытался получить сведения у светлых. Теперь их нет, и меня ничто не держит.

— Орда так даже подгоняет, — прошелестел Коркин.

— И это тоже, — согласился Пустой. — К тому же о девчонке я узнал всего пару месяцев назад. Хотя пошел бы туда даже и без известий о ней. Я уже переговорил с выжившими лесовиками. Со мной пойдут все. Не все с большим желанием, но все с открытыми глазами. В самое пекло не потащу никого, безопасное местечко сыскать можно и в Стылой Мороси — оставлю там всякого, кто захочет. Вы тоже можете идти со мной. Считайте, что нанимаю вас на службу. Платить буду немного. Так же, как плачу Филиппу: монету в день. К этому добавьте оружие, патроны, которые после окончания похода останутся у каждого, кому я его дам. Еду. Но есть и кое-что кроме денег. Мы будем вместе жить, может быть, вместе умирать. Это все, что я могу обещать. Но я никого не предаю и не обманываю. Если только болтать не люблю попусту.

— Это больше любой платы, — пробурчал отшельник.

— Руку тоже платить будешь по монете в день? — сдвинул брови Коркин.

— Нет, — сдержал усмешку Пустой, — зверю придется довольствоваться едой. Но все его подвиги, если таковые случатся, монетой отмечу.

— Что ж тогда? — Коркин растерянно взъерошил волосы. — Выбора ведь нет у нас никакого?

— Тогда, — Пустой окинул взглядом гостей, — перед тем как продолжить разговор, перед тем как я задам вам какие-то вопросы, можете спросить меня сами.

— Что за отметка? — прищурился отшельник. — Что за отметка у тебя на груди, Пустой?

— Смотри. — Пустой распустил завязки рубахи и открыл мускулистую грудь. В центре грудины красовался круглый шрам. Он напоминал ожог, оставленный чем-то вроде раскаленного среза стальной трубки. В центре белесого кружка красной точкой темнело зарубцевавшееся отверстие.

— Тогда я тоже пустой, — проскрипел отшельник и, поднявшись, распахнул плащ и задрал серую рубаху.

В центре его груди была точно такая же отметина.

— Или полупустой, — опустил рубаху отшельник.

08

К вечеру Филя едва стоял на ногах. К тому же к усталости добавилось смутное раздражение. Он, конечно, привык выполнять распоряжения Пустого беспрекословно и предпочитал не задавать лишних вопросов, но разве не тот же Пустой всегда говорил, что, каким бы делом ни занимался, должен понимать, что делаешь и чего хочешь добиться? Вот с этим-то у Фили никак не складывалось. Вся та ясность, которая у него была в голове до последнего дня, окончательно затуманилась и исчезла. И к собственному раздражению, Филя был уверен, что единственным из оставшихся у Пустого лесовиков, которого беспокоило его будущее, был он один. Все прочие слепо полагались на то, что Пустой вытащит их из любой передряги.

Ну с Сишеком было просто — старик, как всегда, хотел заполучить глинку отборного пойла. Но остальные-то должны были задуматься, что их ждет в Мороси? Хотя чего скрывать, это Пустой всегда смотрел вперед, а весь Поселок жил одним днем. Так и закончил. Чего ж удивляться короткой памяти односельчан? Растрепанный и суетливый Ройнаг прежде всего думал о прощении за сон на вышке, хотя кто там не спал? И как не уснуть, если даже Хантик — старожил Гнилушки — не помнил, чтобы орда добиралась до здешних мест? Саму вышку на крыше мастерской все втихую считали блажью Пустого — другой вопрос, что имел механик право на блажь. Так вот, вовсе не блажью оказались его опасения.

Кто там еще пыхтел, кроме Фили, весь день? Хантик, Рашпик и Файк? Ну Хантик мог пыхтеть и лежа, с него б не убыло. Как к мастерской добежать — первым оказался, а вот поработать когда пришлось, тут же захромал гак — хоть костыль ему выдавай. С другой стороны, да отлить на него с его хромотой. Подумаешь! Пусть в подвале корячится. Взялся укладывать барахло — укладывай, а Рашпик с Файком пусть таскают. Эта троица ясно о чем думала. В первую очередь, конечно, в живых остаться, а во вторую — приглядывала, где и что лежит, да запоминала, а может, и припрятывала кое-что по ходу дела. Вот уж, наверное, сборщики локти кусали, что ворота закрыты: никак не набьешь мешочек да не оттащишь в прилесок. Хотя с этих станется и в окошко выбросить что поценнее. Ничего, если что и выбросят, Сишек увидит. На вышку старик лезть отказался, а так-то ходил по крыше, смотрел по сторонам да зубами выстукивал от головной боли. Вот уж кому было все равно, останется он в живых или нет. С глинкой пойла и смерть в стойло. Интересно, почему Пустой приказал перетаскивать глинки с пойлом в последнюю очередь? Боится, что не только Сишек, но и остальные сборщики перепьются? Ну если только Хантик. Впрочем, разве кто-то видел Хантика пьяным?