Книга Нью-Йорк - Москва - Любовь - Анна Берсенева

– Нет.

– Почему?

– Без комментариев.

Алиса невольно улыбнулась этим своим словам. Она освоила их уже здесь, в Москве. Пресс-секретарь «Главной улицы» Леша Меркурьев объяснил ей, что их следует произносить каждый раз, когда журналисты будут интересоваться у нее, правда ли, что мюзикл скоро закроют из-за разногласий между его русскими и американскими продюсерами.

– Зря, – сказал незваный провожатый. – Внутренняя свобода – это в России опасная штука. Разве вы еще не поняли?

– Вы ясновидящий? – спросила Алиса. – Почему вы решили, что я иностранка, еще до того, как я произнесла хотя бы слово?

Он окинул ее оценивающим взглядом, словно проверяя, стоит ли выдавать ей какую-то необыкновенную тайну, и сказал:

– Я не ясновидящий. Просто видел вас в «Главной улице». Не думал, что вы по-русски так хорошо говорите. Из эмигрантов?

И тут Алисе стало скучно. Ей стало невыносимо скучно разговаривать с посторонним человеком о посторонних ее сердцу подробностях жизни.

– Извините, я спешу, – сказала она, не глядя больше на своего собеседника.

Да она вообще-то и раньше не слишком к нему приглядывалась. Так, задержалась на полторы минуты – зацепилась языком, как называла это ее московская приятельница Маринка.

А теперь Алисе хотелось только молчания. Ей надо было обдумать то, что произошло с нею этим вечером. Хотя лично с нею-то ведь ничего и не произошло…

Глава 7

Хорошо, что старые оконные рамы закрывались неплотно.

То есть вообще-то это было совсем нехорошо: зимой в щелях свистел ветер, и их пришлось заклеить поролоновыми полосками. Но если бы окна закрывались плотно, то в квартире стояла бы могильная тишина, которая была сейчас для Алисы совсем некстати.

Тяжелые мысли никогда не отступают в тишине.

Хотя это и не мысли были – то, что теснилось у нее в груди. Мысли все-таки можно облечь в слова, а для этой смутной тоски слов не находилось.

«Надо понять, что я сделала не так, – подумала Алиса. – Не искать свою вину, а просто понять, в чем я поступила неправильно».

Но как только она спросила себя об этом, то сразу же поняла, что не найдет ответа. Она в чем-то ошиблась, но в чем? И почему ей кажется, что понять это невозможно, и что ей надо теперь сделать?

«Полгода в России – это все-таки слишком много, – усмехнулась Алиса. – Я начинаю рассуждать, как персонажи Достоевского. И вообще, скорее бы на работу – мне вредны выходные».

Но и эта мысль, в общем-то здравая, была, как говорила Маринка, типичное не то. В ней, в этой мысли, не было… Того, что ведет человека по жизни, вот чего в ней не было!

Но в чем оно было, что это вообще такое? Алиса не знала.

Она вышла в кухню и, не включая свет, подошла к окну, прислонилась щекой к стеклу. Стекло было холодное – весеннее, апрельское, как ветер, и небо, и дымка первой древесной зелени. Из-за окна доносились неясные, весенние же звуки. Они как-то помогали душе, да, именно так, хотя и непонятно, чем помогали. Алиса вслушивалась в них, как в музыку, под которую ей предстояло бы, например, танцевать. Ей было хорошо среди этих непонятных звуков московской весны.

«Может, вообще не надо об этом думать? – с вопросительным малодушием подумала она. – Просто не думать, и все. Все само как-нибудь разрешится».

Но тут же она представила: вот открывается дверь, Марат снимает в прихожей куртку, идет в комнату, а она лежит в кровати и слышит его шаги, потом его дыхание, потом… И что потом?

Шаги послышались совсем рядом. Алисе показалось даже, будто кто-то прошел мимо нее прямо вдоль кухонной стены. Через мгновение она поняла, что это так и есть, только шаги слышатся все-таки не совсем рядом, а за стеной, на лестнице черного хода. Это было странно – Алиса впервые слышала, чтобы по этой лестнице кто-нибудь ходил; ей казалось, черный ход вообще заколочен с улицы.

Она осторожно подошла к двери, на всякий случай потрогала засов. В полном звуков и шорохов старом московском доме вполне могли ожить любые фантомы воображения, вплоть до привидений.

Да и без привидений следовало быть поосторожнее: по черной лестнице могли ведь ходить воры или даже бандиты.

Через минуту Алиса убедилась, что это по крайней мере не привидения: за стеной раздались голоса, громкие и резкие, потом глухие звуки. Что говорят голоса, Алиса не разобрала, но в звуках она сразу распознала удары. Очень сильные удары, если бы такие приходились по человеческому телу, то оно недолго оставалось бы живым… Но по чему же еще они могли приходиться, такие жуткие в своей телесной глухоте?

Первый удар сопровождался коротким вскриком, второй – таким же коротким стоном, а уже третий и четвертый раздавались в полной тишине. От этой тишины пробирала дрожь и охватывало оцепенение.

Ждать, когда послышится седьмой или восьмой удар, Алиса не стала. Она схватилась обеими руками за тяжелый засов и потянула его в сторону. Больше всего она боялась, что засов не сдвинется с места. Она ведь никогда не пробовала открывать эту дверь, зачем бы? Но засов сдвинулся сразу, хотя и с громким скрежетом. Алиса распахнула дверь на черную – в самом деле черную, как пропасть, – лестницу.

И едва удержалась на ногах! Только потому удержалась, что подобное движение – когда танцоры падают спинами друг на друга, как костяшки домино, – ставилось в мюзикле «Главная улица» и было отработано Алисой до автоматизма. Она подхватила под мышки свалившегося на нее из-за распахнутой двери человека и, мгновенно втащив его в кухню, толкнула дверь ногой, а засов – локтем.

Засов лязгнул за секунду до того, как снаружи, с лестницы, раздался яростный удар в дверь. Сразу за ударом последовали крики, но вслушиваться в них Алиса не стала. За недолгое время, прожитое в этой квартире, она поняла, что все двери и стены здесь так надежны, что их не пробить не только кулаком, но даже средневековым тараном.

Человек, которого она держала под мышки, был совершенно неподвижен, но при этом не тяжел, как бывает тяжел всякий неподвижный человек на чужих руках. Алиса подтащила его к кухонному дивану и попыталась посадить, но он сразу же стал клониться набок, а потом упал навзничь. Правая рука свесилась с дивана вниз так, что он стал казаться уже не просто неподвижным, а мертвым.

До сих пор Алиса не включала в кухне свет, потому что ей легче думалось в темноте, а теперь не хотела его включать, чтобы не привлекать внимание тех, кто бился в дверь черного хода. Но даже в тусклых отсветах уличного фонаря она разглядела, что лицо у человека, лежащего навзничь на диване, все-таки живое, хотя и залито кровью. Приглядевшись, Алиса поняла, что кровь течет из рассеченной брови.

«В бровь, наверно, и ударили, – подумала она. – То есть в голову. Потому и сознание потерял».

Она открыла кухонный шкафчик. Там стояли лекарства, которые Алиса привезла из Америки. Лекарства дала мама: Джек уверил ее, что в России лекарств либо нет вообще, либо они сделаны из воды и мела. В солидной аптечке, Алиса точно помнила, был и нашатырь. Видимо, мама считала, что ее безоглядная дочь будет ежедневно сталкиваться на улицах Москвы с медведями и ежедневно падать от этого в обморок, так что нашатырь ей непременно понадобится. А может, это Джек так считал; мама доверяла его мнению.