Книга Андрей Платонов - Алексей Варламов

Благодаря изысканиям Елены Антоновой и опубликованным письмам Платонова военных лет известно, что во второй половине июля 1942 года писатель выезжал на фронт, вероятно, по направлению «Красной звезды», хотя в ее штате еще не состоял.

«Я только что вернулся — несколько дней не был в Москве, был на фронте, — писал он жене. — Я видел грозную и прекрасную картину боя современной войны. В небе гром наших эскадрилий, под ними гул и свист потоков артиллерийских снарядов, в стороне хриплое тявканье минометов. Я был так поражен зрелищем, что забыл испугаться, а потом уже привык и чувствовал себя хорошо. Наша авиация действует мощно и сокрушительно, она вздымает тучи земли над врагом, а артиллерия перепахивает все в прах.

Наши бойцы действуют изумительно. Велик, добр и отважен наш народ!

Представь себе — в земле укрыты тысячи людей, тысячи пар глаз глядят вперед, тысячи сердец бьются, вслушиваясь в канонаду огня, и поток чувства проходит в твоей груди, и ты сам не замечаешь, что вдруг слезы странного восторга и ярости текут по твоим щекам».

К той поре был написан очень экспрессивный, остросюжетный с фантастическим элементом, заставляющим вспомнить его раннее творчество — да и вообще лихорадочная, гротескная, гиперболизованная военная проза Платонова есть отчасти возвращение к поэтике первой половины 1920-х годов — рассказ «Броня». Пожилой моряк, инженер-электрик Семен Васильевич Саввин, человек с угрюмым лицом и добрым сердцем, которое болит за беззащитность родной земли («Я с детства люблю нашу русскую землю… Наша земля всегда мне виделась такой доброй и прекрасной. Не может быть, думалось мне, чтобы никто ее не полюбил и не захотел у нас отнять, захватить. Еще в детстве я глядел на маленький дом, где я жил с родителями, слушал, как жалобно поскрипывали ставни на окнах, а за домом было великое поле хлебов, и от боли и страха у меня тогда горевало мое маленькое сердце. Все это было давно, но чувство мое не прошло, мой страх за Россию остался…»), изобрел способ производства броневого сверхпрочного металла, но секрет его изготовления находится в занятой немцами деревне под Курском, и Саввин вместе с рассказчиком решают туда пробраться. Для этого им приходится перейти через линию фронта.

«Навстречу нам шла женщина с тяжелой ношей на руках, запеленутой в одеяло. Мы остановили ее.

— Ты куда? — спросил у нее Саввин.

— Теперь хоронить хожу, потом сама помирать сюда приду, — сказала женщина и приветливо улыбнулась нам; на вид эта женщина была уже старухой, а может быть, она состарилась до времени.

— Кто там в этой деревне? — указал Саввин на пожар.

Женщина не ответила. Она села со своей ношей на землю и отвернула край одеяла. Из-под одеяла забелело, почти засветилось лицо ребенка, украшенное вокруг локонами младенчества. Мы склонились к этому столь странному сияющему лицу ребенка и увидели, что глаза его тоже смотрят на нас, но взор его равнодушен; он был мертв, и лицо его светилось от нежности обескровленной кожи. Женщина повела на нас рукой, чтобы мы отошли. Мы послушались ее.

Женщина покачала ребенка.

— Сейчас, сейчас, — сказала она ему, — сейчас я тебя в овражке схороню и лопушками укрою, потом братцев и сестриц тебе принесу, потом сама приду, сама с вами лягу и сказку вам расскажу, новую сказку:

Жили-были люди, Померли все люди. Нарожались черви, Стали черви люди. Черви все подохли, И осталась глина. А на глине корка, А на корке травка. В травке той росистой Сердце наше дышит, Сердце наше плачет Об умерших детях. Все прошло-пропало. Одно сердце стало Жить на свете вечное, Умереть не может, Потому что плачет, Плачет-ожидает, Мертвых вспоминает. Мертвые вернутся, Спящие проснутся, И тогда, что было, Сердце позабудет И любить вас будет В неразлучной жизни.

Потом женщина покрыла лицо ребенка уголком одеяла и пошла с ним в глубину оврага, улыбнувшись в нашу сторону, но улыбка ее была столь жалкой, что означала лишь терпеливую печаль ее жизни. Мы подождали ее. Она вернулась с пустым одеялом и пошла обратно в деревню. Мы тронулись за ней; она, оглянувшись на нас, вдруг запела веселую женскую песню.

— Ты что? — спросил ее Саввин.

— А я хмельная, — весело сказала женщина.

— А кто же тебя водкой здесь поит, немцы, что ль? — удивился Саввин.

— Они, а кто же, — ответила женщина. — Я детей из яслей хоронить таскаю, их там печным чадом поморили…

— Кто их поморил? — спокойно спросил Саввин.

— Они, — сказала женщина, — а мужиков и баб всех прочь угнали, оставили самую малость, да и тех побьют, — деревня-то каждую ночь горит, они ее сами жгут, а на нас серчают и казнь нам дают».

Этих немцев «спокойный» Саввин в одиночку убивает и получает смертельное ранение, а рассказчик отправляется «выполнять его завещание о несокрушимой броне», зная, что «самое прочное вещество, оберегающее Россию от смерти, сохраняющее русский народ бессмертным, осталось в умершем сердце этого человека».

«Броня» была опубликована в сокращенном виде 5 сентября 1942 года в «Красной звезде» и стала первым увидевшим свет военным произведением Андрея Платонова.

«Дела мои в литературе начали складываться пока что блестяще. На днях будут напечатаны мои рассказы в „Красной звезде“ — самой лучшей газете всей Красной Армии — „Броня“ (новый рассказ) и „Божье дерево“. В журнале „Октябрь“ печатается „Крестьянин Ягафар“. В журнале „Красноармеец“ — „Дед-солдат“. Я приглашен как постоянный сотрудник в „Красную звезду“ (это большая честь), затем в „Красный флот“ и в журналы „Красноармеец“ и „Краснофлотец“. И еще, и еще — работы уйма. Скоро поправятся наши и денежные дела: я смогу выслать денег побольше», — писал Платонов жене 30 августа. И хотя не все из обещанного сбылось («Божье дерево» в «Красной звезде» опубликовано не было), а платоновский победный тон диктовался желанием поддержать и ободрить остававшуюся в Уфе семью, все равно никогда он не чувствовал себя столь окрыленным: «Рассказ „Броня“ произвел на редакцию огромное впечатление, он привел их в „дикий восторг“, как мне они сами говорили. Когда я по их просьбе прочел его вслух, то по окончании чтения большинство моих слушателей плакало, а один разрыдался». А 5 августа, когда рассказ вышел, автор добавил: «Весь день не работал: ко мне началось форменное паломничество. Завтра спрячусь к брату Петру».

«Сталин не отругал нас, ничего не сказал. Фадеев промолчал. Так произошло литературное воскрешение Андрея Платонова», — вспоминал главный редактор «Красной звезды» Давид Ортенберг. И сколь ни преувеличивал своей роли в этом «воскрешении» мемуарист, определенная правда в его замечании содержалась: верховному читателю могла сильно не понравиться рассказанная Платоновым история, и ему ничего не стоило навсегда загубить ее создателя одним росчерком пера. Но — пронесло, и больше того, Фадеев не промолчал, как пишет Ортенберг, а в статье «Отечественная война и советская литература», опубликованной в журнале «Пропагандист» в 1942 году, отозвался о военных рассказах Платонова одобрительно, отметив, что они «не являются только репортажем о военных действиях или о жизни тыла, а вносят новое в наше понимание происходящих событий». Так Платонов получил передышку, какой у него не было за всю его жизнь, и он ощутил себя участником общего дела, тем самым человеком, без кого народ — неполный.