Книга Еще один круг на карусели - Тициано Терцани

Я дал ему коробок, и он зашагал к себе, опираясь на посох.

Каждые две-три недели я спускался в Алмору за покупками. Базар, вытянувшийся вдоль крутой, узкой, мощенной булыжником улицы, был устроен по старинке. Здесь еще встречаются деревянные дома с окнами, украшенными инкрустацией; выстроившиеся в ряд лавки, иногда совсем крошечные. Все это, в сущности, маленькая сцена для одного актера — он и торговец, и философ в одном лице. Сама по себе торговля воспринимается здесь как некий побочный вид деятельности. Повсюду царит исключительный покой. Даже собаки здесь какие-то не настоящие: они не лают, не кусаются и мирно делят булыжную мостовую с непременными коровами, а также с людьми, которые, сидя на корточках, греются у маленьких костров.

Базары — зеркало общества, алморский же базар, по всем приметам, обладал особым зарядом мудрости и покоя, накопленного за века существования под сенью Гималайских гор. Многие из людей, сидящих в своих клетушках-лавочках, казалось, только и ждут случая, чтобы заговорить о судьбах мира, о душе.

Среди тех, с кем я часто останавливался поболтать, был Сайд Али, худой, взлохмаченный мусульманин с сердечной улыбкой. Он чинил часы в небольшой нише в стене, которая называлась «Миллион тик-таков».

Жизнь была сурова к Сайду Али, но он не был на нее в обиде. Оба его сына внезапно заболели шизофренией, и ни колдуны, ни врачи ничем не смогли помочь — разве что основательно облегчили кошелек Сайда Али, ставшего еще беднее прежнего. Жена в отчаянии от этого несчастья целыми днями молила Аллаха об исцелении сыновей. Сайд Али тоже был набожным мусульманином и никогда не пропускал ни одну из ежедневных пяти молитв, но тут он с женой не соглашался.

— Я не могу просить Аллаха вмешиваться в дела человеческие. Когда мне нужно починить часы, я могу молиться, сколько угодно, но Он не сделает работу за меня. Он и так уже столько сделал: дал мне глаза, уши, руки, разум. А часами-то я могу и сам заняться, — говорил он.

Однажды я спросил его, как ему удается противостоять невзгодам.

— Каждое утро, после молитвы, я сажусь на землю, выпрямив спину. Я слежу за своим дыханием, слушаю, как кровь течет по моим жилам, усилием воли освобождаю голову от забот и сосредотачиваюсь на Нем. Он, существующий вне времени, вне пространства, не оставляющий следов, Он неведом, но всегда здесь. Какое-то время я пребываю с Ним, потом берусь за работу.

Кроме этой глубокой преданности Ему, у Сайда Али был еще один секрет, который помогал ему жить, — музыка. Он сам сочинял «газели» и, напевая их, забывал о бедах. Однажды он даже выступал на сцене. Каждый февраль в Алмору приезжал один итальянец, человек исключительно одаренный, мистик и практик, музыкант и поэт. Под именем Кришна Дас — «слуга Кришны» — он останавливался в обветшавшей гостинице «Савой» и руководил группой своих приверженцев, занимающихся поисками внутреннего покоя. И тогда каждый вечер красивый голос Сайда Али сливался с мелодией ситара, на котором играл сам Кришна Дас; и поэзия старых суфийских гимнов заряжала его радостью и волей к жизни до следующего февраля. Когда бы я ни зашел к нему в лавку, он всегда улыбался.

Базар всегда найдет, чем удивить. Однажды бакалейщик Бабира встретил меня сердечным, но безмолвным «намаскар!» Он только улыбнулся и указал на лист бумаги со словами: «Шесть недель молчания». Бабир дал обет не произносить ни слова целых полтора месяца! При этом он продолжал работать и командовал своими двумя продавцами, используя жестикуляцию и нечленораздельные грозные звуки.

— Возможно, он так искупает какой-нибудь проступок: может, солгал кому-то или обсчитал покупателя, — заметил Старец, когда я зашел поделиться с ним новостями из внешнего мира.

Он пригласил меня к ужину; я рассказал ему об «ашрамных сиротах», которые появились на Горе. По большей части это были иностранцы среднего возраста, которые много лет провели в ашрамах в качестве учеников — сначала у Ошо в Пуне, потом у Бабаджи в Лукнау, а теперь, когда оба эти гуру «покинули свое тело», они осиротели и бродят здесь неприкаянные. Двое из них завели меня к себе в белый домишко на Хребте, чтобы дать мне послушать кассету с записью голоса Ошо; там он говорил о смерти как о «великолепном оргазме с Божеством». Слушая в который раз этот голос, оба впали в какое-то исступление и едва не лишились чувств; я был просто потрясен психологической зависимостью этих людей от своего гуру. Неужели стоило годами не покидать ашрам, следуя наставлениям «учителя», если в итоге вместо освобождения они стали рабами?

Старец, рассмеявшись, ответил мне своим излюбленным способом — притчей.

Один человек, пробудившись, увидел, что он в цепях, и не представляет, как их снять. Годами он ищет, кто бы его освободил. Однажды он набредает на кузницу. Видя, как ловко кузнец управляется с железом, несчастный бросается к нему с просьбой о помощи. Кузнец двумя ударами молота разбивает цепи, а человек в знак признательности прислуживает ему до конца своих дней. Так, избавившись от цепей, он… приковал себя к кузнецу.

— Спору нет, гуру необходим, — продолжал Старец. — Он выражает словами ту истину, что ты ощущаешь в себе. Но едва ты сам непосредственно прикоснешься к Истине, гуру тебе уже не нужен. Гуру может указать тебе на луну — но плохо тому, кто путает палец с луной. Гуру показывает дорогу, но идти по ней следует тебе. Самому!

Потом, будто настал момент сказать мне что-то особо важное, добавил: «Истинный гуру — в тебе, вот здесь, — и ткнул меня в грудь костлявым пальцем. — Все здесь, не ищи ничего вне себя. Все, что ты сможешь найти снаружи, изменчиво по природе своей, преходяще. Ты можешь обманывать себя, будто нашел стабильность в богатстве, но и богатству приходит конец. Можешь думать, что нашел ее в любви, но внезапно тебя покинут. Или во власти, которая так легко переходит из рук в руки. Ты можешь доверить свою жизнь гуру, но и он смертен. Нет, ничто извне никогда не принесет тебе подлинного удовлетворения. Единственное и неизменное, что может воистину помочь тебе, — то, что в тебе самом. И те гуру, без которых ученики не могут обойтись, служат собственному „эго“, а не духовным нуждам последователей».

Желая придать больше веса сказанному, Старец напомнил последние слова Будды. Итак, он при смерти; его окружают безутешные ученики. Ананда, его двоюродный брат и последователь, спрашивает:

— Кто же теперь нам укажет путь?

— Будьте сами себе светом. Укройтесь в собственном «Я», — ответил Будда.

Это высшее духовное «Я», о котором говорил Будда, по мнению Старца, то же самое, что и Атман из Веданты.

— А без познания этого духовного «Себя», — заключил Старец, — не может быть познания вообще. Только накопление информации.

…Ну а чаша воды?

С мышью мы поладили. Она ела то, что я клал в мисочку, а остальное не трогала. Правда, я предполагаю, что она рассказала об этом крае изобилия друзьям и родственникам, потому что кто-то из них поселился на балках под потолком моей комнаты и каждое утро, перед рассветом, там начиналась возня, напоминая мне, что пора вставать и проделывать «трюк со свечой». По крайней мере, мне нравилось думать, что мышка специально меня будит.