Книга Проклятие любви - Паулина Гейдж

Но время шло, Египет набирал силу, а фараон по-прежнему не желал слышать от своего посланника иных слов, кроме тех, которыми тот выражал почтение, и тех, что предписаны протоколом. Хоремхеб несколько раз пытался дать Тутанхамону оценку происходящего в армии, но тот отклонял попытки заговорить о мобилизации. С растущим раздражением Хоремхеб начал понимать, что в действительности это Эйе, а не фараон последовательно пресекает любые шаги для восстановления могущества империи. Эйе все больше обращал свой взор в прошлое, в то далекое время, когда Египет был вполне самодостаточен, когда он торговал с другими народами, но не мечтал ни о каких завоеваниях и жил гордо и обособленно от остального мира. Регент так уверовал в правоту собственной политической линии и нецелесообразности завоевания любых территорий на много лет вперед – возможно, навсегда, – что продолжал с еще большим рвением склонять на свою сторону молодого и уступчивого племянника.

Хоремхеб находил некоторое утешение в мысли, что, совершив убийство Сменхары, он, по крайней мере, добился одной цели – восстановления Амона и возвращения правительства в Фивы. Но его надежда на то, что, может быть, будущее поколение царевичей обратит внимание на другое его заветное желание, исчезла, когда царица разрешилась от бремени второй мертворожденной дочерью. Если в ближайшие годы у Тутанхамона не будет наследника, он должен будет указать на какого-нибудь знатного юношу из числа управителей, которых назначал Эйе, и, несомненно, это будет человек, разделяющий миролюбивые устремления, которые фараон перенял у дядюшки, и Египет навсегда останется в незавидном положении. Эта мысль была невыносима, однако до тех пор, пока еще сохранялась надежда, что фараон когда-нибудь примет его совет, Хоремхеб не допускал и мысли об ином разрешении проблемы.

И вот однажды знойным вечером месяца мезори, когда фараон прогуливался у озера, Хоремхеб направился к нему и остановился в ожидании. Рядом с царем шел Нахт-Мин с опахалом из пушистых страусовых перьев на плече, а Эйе шагал в тени его балдахина. Следом шли, тихо переговариваясь, наиболее приближенные – царедворцы.

– Сверните балдахин, – повелел Тутанхамон слугам. – Ра приближается к горизонту. Через минуту я отправляюсь купаться. – Он обратил безразличный взгляд к посланнику. – Сейчас не время обсуждать государственные дела, Хоремхеб. Еще слишком жарко, чтобы думать.

Хоремхеб уже совершил ритуальный поклон и теперь твердо смотрел в лицо фараону.

– Тогда не почтит ли меня Могучий Бык своим вниманием завтра?

Тутанхамон вздохнул и опустился в подставленное ему кресло, взмахом руки позволив своему окружению располагаться на траве.

– Нет. Завтра мы с Нахт-Мином собираемся на охоту, а после нужно обсудить приготовления к празднованию Нового года. Изложи свои проблемы моему дядюшке.

Хоремхеб уселся на землю, скрестив ноги, и взглянул на Эйе. Солнце располагалось как раз за спиной регента, и на его лице было трудно что-либо прочесть.

– Я уже сделал это, о бессмертный, – ответил он сдержанно, – но мы никак не можем договориться с регентом. Я – твой посланник и военачальник твоей верноподданной армии. Моя просьба совсем ничтожна.

– Но настойчива, я полагаю. Хорошо, излагай скорее.

Внимательно, но почтительно Хоремхеб разглядывал красивое лицо. В девятнадцать лет у Тутанхамона были чувственные губы и красивой формы нос – черты, которые он унаследовал от своей матери, как и ее жесткую манеру говорить, но от отца ему достались большие миндалевидные глаза, которые редко обнаруживали глубину мысли. Он был бы хорошим царедворцем – у него была приятная наружность, легкий нрав, природный дар ладить со всеми и опыт ведения непринужденной беседы. Хоремхеб считал его совсем незрелым и винил Эйе в том, что он освободил юношу от всякой ответственности.

– Божественный, я желаю испросить твоего позволения взять половину войска на север и захватить Газу. Как известно, Египет снова готов начать выгодную торговлю, а без Газы мы не можем этого сделать. Мы должны вернуть ее.

– Великий царь, – вмешался Эйе, – Хоремхеб прекрасно знает, что хетты могут истолковать нападение на Газу как начало наступательных действий со стороны Египта. Мы еще не готовы к этому.

– Я обращаюсь к Гору, не к тебе! – в запале сказал Хоремхеб. – Не вмешивайся, Эйе! Ты думаешь и говоришь как слюнявый старый дурак.

Как только слова слетели у него с языка, он пожалел об этом. Я становлюсь несдержанным, – сердито ругал он себя. – Может, это и впрямь высокомерие, в котором меня обвиняет Мутноджимет? Он видел снисходительную улыбку, озарившую оплывшее лицо Эйе. Во внезапно наступившей тишине Тутанхамон быстро огляделся. Собравшиеся слушали с жадным любопытством, надеясь стать свидетелями скандала.

– Ты недостаточно почтителен ко мне, если позволяешь себе швыряться оскорблениями в моем священном присутствии, – сухо сказал фараон. – Я согласен со своим дядюшкой.

Слишком рано помышлять о каких-либо военных операциях. Такие действия могут снова пробудить страхи людей. Они сейчас только начинают верить в то, что в стране снова наступает благоденствие, которое несем им мы. Война отнимет у них эту веру.

– Я не говорю о войне, – хрипло возразил Хоремхеб. – Захват Газы стал бы быстрым, маленьким набегом. Этим бы все и ограничилось.

– Так уж и ограничилось бы? – Тутанхамон проницательно посмотрел ему в глаза. – Я знаю, чего тебе хочется. И я не готов позволить тебе реализовать это желание.

Хоремхеб в бешенстве понимал, что бог снова повторяет слова Эйе.

– Если Могучий Бык не желает внять моему совету, тогда, по крайней мере, посоветуйся с другими своими управителями. У них тоже есть право голоса.

Скрытая критика в его словах задела Тутанхамона. Он наклонился вперед и хлестнул Хоремхеба по щеке своей метелкой.

– Если ты не желаешь быть уволенным со своего поста, военачальник, тебе сейчас лучше убраться с моих глаз, – отрывисто проговорил он. – Ты никогда мне не нравился. Убирайся.

Тишина едва ли не гудела от молчаливого ликования зрителей. Побелевший от унижения, Хоремхеб встал, сухо поклонился и, вскинув голову, зашагал прочь, чувствуя, как взгляды прожигают ему спину.

Остаток дня Хоремхеб провел в пустыне за дворцом, нахлестывая лошадей, волокущих по барханам его колесницу, но, когда он к наступлению сумерек вернулся домой, его гнев так и не прошел. Он отказался от еды. Небрежный шлепок метелки фараона продолжал жечь лицо, как будто по нему полоснули хлыстом. Хоремхеб мерил шагами опочивальню, поглаживая пальцами невидимый след на щеке.

– У меня от них уже колики в животе, Мутноджимет, – говорил он. – Мое терпение иссякло. Эхнатон, царевич, которого я удостоил своей дружбы, кем он оказался? Преступником. Сменхара – испорченным развращенным слюнтяем. Тутанхамон – игрушкой в чужих руках. Он ударил меня. Меня! Я не заслуживаю такой награды за свою преданность.

– Ты говоришь о богах, – предупредила Мутноджимет.