Книга Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

присутствии лорда.

— Вы останетесь при своём, не знаю, каком деле, а мы — при нашем, всем известном, — тоном обманутого простака заявил барон Гро и с видом человека, уязвлённого в самых лучших чувствах, обидно вскинул подбородок. Наверно, так он вскидывал его в далёком детстве, сглатывая непрошенные слёзы. — Я Цинов низвергать не собираюсь!

— Жизнь это смертельная болезнь, — пытаясь разрядить обстановку, заговорил Олифант. — Рождение, болезни, страсти… старость, наконец, и всё ради чего? — Он усмехнулся. — Ради смерти.

— Буддийские монахи утверждают, что цепь перерождений человека — сансара — источник страданий. — Поддержал сугубо философский разговор полковник Гаскойн. — Кто достигнет нирваны, прервёт цепь страданий. — Он помолчал, потом вздохнул. — Видит Бог, я ничего в этом не смыслю.

— Жаль, — непонятно по какому поводу произнёс лорд Эльджин и, покосившись на отошедшего в сторону барона Гро, потянулся к уху Игнатьева. — Какого дьявола он медлит?

— В каком смысле? — вопросом на вопрос ответил Николай и услышал быстрый шёпот англичанина. — Надо срочно штурмовать Пекин и колотить мартышек так, чтобы у них от страха глаза лопнули! — Он не стеснялся сильных выражений. — Французы трусы, все до одного!

— Барон говорит, что с нетерпением ждёт от маньчжуров ответ на ультиматум.

— Можно подумать! — фыркнул англичанин, — я сам его жду, этот чёртов ответ. Но я, вы знаете, спуску не дам: я первый вобью гвоздь в башку Сянь Фэна.

— Вы мюрид. По духу вы мюрид, — словами барона Гро отозвался Игнатьев. — Так ненавидите инаковерных, так желаете им смерти...

— Вероятно, — поджал губы лорд Эльджин. — Никогда не относил себя к моллюскам, к мягкотелым. — Он с раздражением отбросил прочь сигару и с присущей ему сменой настроения, участливо спросил: — Вы собираетесь в Пекин?

— Ещё не знаю, — глядя, как с большого чёрного зонта стекают капли, ответил Николай. Ему показалось, что будь он китайским поэтом, то, наверно, сочинил бы стихи. Примерно, такие: "Они стояли и не верили друг другу, а небесные тропы дождя любовно перепутались над ними".

— Не знаете? — в голосе лорда Эльджина звучало недоверие.

— Единственно, в чём я уверен, так это в том, что низвергать Цинов не в ваших интересах. Между тем, — предупреждающе сказал он, — существует величайшая опасность сделать это, если вы предпримите штурм сейчас, до получения ответа на свой ультиматум. Пока вы были в Англии, я одиннадцать месяцев изучал внутриполитическую ситуацию в стране и пришёл к неутешительному выводу: китайцы всей душой желают свергнуть клику Цинов. Защищать маньчжуров они не собираются, а вот возглавить общенародную войну против династии, под видом борьбы с иностранцами, готовы хоть сейчас. — Он посмотрел на лорда Эльджина и, видя, что тот ещё плотнее сжал губы, саркастически продолжил. — Вы сели на пороховую бочку, а вам сказали, что она пивная.

— На пороховой бочке тоже можно сидеть.

— Разумеется, можно усидеть и на ней, но всё дело в том, что подожжён запальный шнур: он уже горит. Сумеете ли вы вовремя отсечь его, не знаю. Тайфун сачком для бабочек не ловят. — Он грустно усмехнулся, заложил руки за спину. — И зонтик не спасает от него.

— Тайфун, говорите?

— Тайфун, — повторил Игнатьев. — Гнев народа. А он, как известно, бич Божий. И горе тому, кто обратит его против себя.

В глазах у англичанина сверкнула неприязнь.

— Вы говорите с такой скрытой яростью, как будто одержимы этим гневом. Не помня вас другим, расчетливо-бесстрастным, я с чистой совестью назвал бы вас "тайфуном", этим самым "бичом Божьим".

Николай выдержал холодный мрачный взгляд.

— Я слишком молод, чтоб давать советы, но я не вправе скрыть от вас ни своих чувств, ни своих мыслей. Тем более, трагического свойства.

— Благородно.

— И ещё. Вы, видимо, должны были заметить, как резко, как стремительно меняется вода в Китайском море. В одно мгновение из чистой, ласковой, прозрачной она становится угрюмой, грозной, беспросветной. Про бури и тайфуны я уже не говорю.

— Вы это к чему? — поёжился англичанин: ветер с дождём усилился.

— К тому, — сказал Игнатьев, — что природа формирует все, в том числе и характер нации, характер личности, их способ действовать и мыслить.

Лорд Эльджин хмыкнул.

— Вы чрезвычайно наблюдательны. Уже одно это говорит о том, что вам надо ехать.

— Куда? — с деланным удивлением спросил Николай.

— В Пекин, — приказным тоном ответил лорд Эльджин. — Изучить обстановку на месте.

— А разве я ваш агент? — не меняя выражения лица, спросил Игнатьев и, видя, что музыканты складывают инструменты, развязал на своём рукаве траурный бант. — Я частный человек.

Английский посланник смутился.

— Простите, я сморозил глупость. Эти похороны, эта головная боль, — он страдальчески поморщился. — Простите.

— Понимаю, — строго сказал Николай, следя глазами за бароном Гро; тот направлялся к нему.

— Я покидаю вас, — сказал француз и протянул руку. — Отныне вся моя надежда это вы. — Выглядел он жалким, искалеченным. Годы брали своё.

— Почту за честь помочь вам.

Чтобы как-то сгладить неловкость, возникшую после неосторожной своей фразы, лорд Эльджин взял Игнатьева под руку и в виде слуха сообщил, что "недавно была попытка выкрасть сердце Вольтера".

— Оно что, забальзамировано? — Николай пропустил спутника вперёд, давая возможность обойти лужу.

— Представьте себе, — бодро ответил англичанин, сделав знак, чтоб зонт над его головой приподняли повыше.

— И откуда же его хотели выкрасть?

— Из замка Фернэ. Какие-то злоумышленники проникли в тёмную комнату, где оно хранилось, но зацепили хитроумную сигнализацию и быстренько ретировались.

— Вы считаете, что у Вольтера было сердце? — несколько приотстал Игнатьев, вытирая о траву испачканный в глине сапог.

— Откровенно говоря, нет. Когда я читал его сочинения, мне показалось, что кроме желчного ума и саркастического слога у него ничего нет. Пустышка.

Когда лорд Эльджин сел в карету, и она покатилась, переваливаясь с боку на бок, по ухабистой дороге, Николай вспомнил слова апостола Павла из его послания к римлянам: «Ноги их быстры на пролитие крови. Разрушение и пагуба на путях их…»

Направляясь к посольской палатке, он задержался у кладбищенских ворот. Здесь, на небольшой клумбе, запоздало цвели георгины — самых ярких огненных оттенков: от сочно-алых до тёмно-пурпурных, цвета угасающих