Книга Маяковский. Самоубийство - Бенедикт Сарнов

► Гибнет урожай, рвутся связи, прекращаются поставки, ничего нет в магазинах, останавливаются заводы, бастуют транспортники. Что будет с Союзом? Думаю, что к Новому году мы страны иметь не будем. И это на фоне «последнего дефицита» (за которым в России может быть только бунт) — дефицита хлеба. Тысячные очереди у тех булочных, где он есть. Что-то невероятное случилось с Россией. Может, и впрямь мы на пороге кровавой катастрофы?

(А. С. Черняев. «Дневник помощника Президента СССР». М., 1997, стр. 45–48)

Эту запись в своем дневнике помощник М. С. Горбачева сделал в сентябре 1991 года.

Таков был последний (хорошо, если последний) акт той драмы, предвестьем которой были ставшие таким шоком для Маяковского бычьи семенники.

Выстрелив себе в сердце, Маяковский этим последним своим творческим актом подвел кровавую черту под умиравшей — в сущности, уже умершей — эпохой задолго до того, как современники стали понимать, — даже не понимать, а только догадываться, — что, собственно, произошло.

ЕДИНЫЙ СПИСОК

Оголтелое стремление кинуть за борт («с парохода современности») всех официально утвержденных и признанных корифеев советской словесности нынче уже пошло на убыль. Прошло время «разбрасывать камни», вновь настало время их собирать. Кое-кто лелеет даже надежду восстановить Советский Союз. И вот эти «собиратели камней» выдвинули теперь другую, как говорят в таких случаях ученые люди, парадигму. Суть ее сводится к тому, что пришла наконец пора составить некий единый список, в который войдут, так сказать, на равных, — все выдающиеся писатели и поэты советской эпохи. Владимир Маяковский и Демьян Бедный, Михаил Булгаков и Александр Фадеев, Осип Мандельштам и Алексей Сурков, Борис Пастернак и Константин Симонов, Анна Ахматова и Маргарита Алигер.

Ишь, чего захотели!

В советские времена был список, как это у них называлось, колонновожатых советской литературы. (Как будто писатели и поэты маршируют колоннами.) Сперва в этот список входили только пролетарские. Потом — времена менялись, идею мировой революции сменила «русская идея» — и список колонновожатых пополнился именами Есенина и А. Н. Толстого. И вот теперь они милостиво соглашаются пополнить его именами бывших отверженных — Мандельштама, Пастернака, Ахматовой. Восстановить, так сказать, справедливость.

Об авторах таких «парадигм» трудно сказать лучше и точнее, чем это сделал однажды Борис Пастернак:

Кому быть живым и хвалимым, Кто должен быть мертв и хулим, — Известно у нас подхалимам Влиятельным только одним.

Не знал бы никто, может статься, В почете ли Пушкин иль нет Без докторских их диссертаций, На все проливающих свет.

Но Блок, слава Богу, иная, Иная, по счастью, статья. Он к нам не спускался с Синая, Нас не призывал в сыновья.

Прославленный не по программе И вечный вне школ и систем, Он не изготовлен руками И нам не навязан никем.

Маяковский, в отличие от Блока, прославлен был — по программе. Он был современникам вот именно навязан. И хорошо известно — кем.

Но кто бы что ни говорил, а Маяковский — это тоже «иная, иная, по счастью, статья». И чтобы определить истинное его место на небосклоне российской поэзии, нужен совсем другой единый список.

Но какой?

ГОЛОСА СОВРЕМЕННИКОВ

Советским вельможей, При полном Синоде… — Здорово, Сережа! — Здорово, Володя!

Умаялся? — Малость. — По общим? — По личным. — Стрелялось? — Привычно. — Горелось? — Отлично.

— Так стало быть пожил? — Пасс в некотором роде. …Негоже, Сережа! …Негоже, Володя!

А помнишь, как матом Во весь свой эстрадный Басище — меня-то обкладывал? — Ладно

Уж… — Вот те и шлюпка Любовная лодка! Ужель из-за юбки? — Хужей из-за водки.

Опухшая рожа. С тех пор и на взводе? Негоже, Сережа. — Негоже, Володя.

А впрочем — не бритва — Сработано чисто. Так стало быть бита Картишка? — Сочится.

— Приложь подорожник. — Хорош и коллодий. Приложим, Сережа? — Приложим, Володя.

А что на Рассее — На матушке? — То есть Где? — В Эсэсэсере Что нового? — Строят.

Родители — родят, Вредители — точут, Издатели — водят, Писатели — строчут.

Мост новый заложен, Да смыт половодьем. Все то же, Сережа! — Все то же, Володя.

А певчая стая? — Народ, знаешь, тертый! Нам лавры сплетая, У нас как у мертвых

Прут. Старую Росту Да завтрашним лаком. Да не обойдешься С одним Пастернаком.

Хошь, руку приложим На ихнем безводье? Приложим, Сережа? — Приложим, Володя!

Еще тебе кланяется… — А что добрый Наш Льсан Алексаныч? — Вон — ангелом! — Федор

Кузьмич? — На канале: По красные щеки Пошел. — Гумилев Николай? — На Востоке.

(В кровавой рогоже, На полной подводе…) — Все то же, Сережа. — Все то же, Володя.

А коли все то же, Володя, мил-друг мой — Вновь руки наложим, Володя, хоть рук и —

Нет. — Хоть и нету, Сережа, мил-брат мой, Под царство и это Подложим гранату!

И на растревоженном Нами Восходе — Заложим, Сережа! — Заложим, Володя!

________

Много храмов разрушил, А этот — ценней всего. Упокой, Господи, душу Усопшего врага твоего.

(Марина Цветаева. Из цикла «Маяковскому». Август 1930)

У Маяковского были соседи. Он был в поэзии не одинок, он не был в пустыне. На эстраде до революции соперником его был Игорь Северянин, на арене народной революции и в сердцах людей — Сергей Есенин.