Книга Десять десятилетий - Борис Ефимов

Еще о Неизвестном. Через несколько лет, когда я исполнял обязанности председателя МОСХа, мне позвонили из Московского горкома партии:

— Борис Ефимович, вы знаете, что Эрнсту Неизвестному разрешено выехать за границу?

— Ну, что ж, пускай едет.

— Нам бы хотелось, чтобы вы с ним встретились.

— А зачем?

— Понимаете, надо как-то с ним поговорить, чтобы он уезжал не с такой обидой.

— А вы уверены, что он захочет со мной разговаривать?

— С вами он не откажется. Вот его телефон.

Я не был в восторге от такого поручения, но уклониться было неудобно. И я позвонил Неизвестному, представился и сказал, что хотел бы с ним встретиться.

— А зачем? — спросил он.

— Только не для того, чтобы уговаривать вас остаться. Поезжайте с Богом, поскольку вам дано разрешение. Но как говорится, расстанемся по-хорошему. Поговорим по душам.

Неизвестный подумал и сказал:

— Хорошо, я согласен.

Мы встретились в тот же вечер в МОСХе. Третьим в нашей беседе молчаливо присутствовал парторг горкома КПСС при МОСХе Евгений Васильев.

— Эрнст Яковлевич, — сказал я, — повторяю, что не собираюсь ни в чем вас убеждать и ни от чего отговаривать. Хотелось бы просто, по-человечески поговорить. Понять, чем вызвано ваше решение уехать из страны.

— Очень просто — мне не дают здесь работать. Я лишен средств к существованию.

— Простите, но мне всегда казалось, что вы один из самых преуспевающих у нас скульпторов. И, простите, один из самых богатых.

— Да, так оно было одно время. Но теперь ни одна моя работа не принимается. У меня отобрали мастерскую, все работы, бывшие там, вышвырнули во двор, в снег, а некоторые изуродовали. Вот, посмотрите на этот фотоснимок… Мое искусство стало неприемлемым и нежелательным. Что прикажете делать?

— А от кого исходит такое отношение?

— Главным образом от руководителей секции скульптуры МОСХа. Они меня ненавидят и работать не дадут.

И Неизвестный во всех подробностях стал рассказывать о притеснениях, нападках, враждебных выходках. Чувствовалось, что у человека «наболело». Я слушал его с искренним сочувствием.

— Мне пятьдесят лет, — продолжал скульптор. — И я могу еще многое сделать. И хочу работать свободно, не завися от людей, которым не нравится все, что бы я ни сделал.

— Я вас вполне понимаю, — сказал я, — но слышал, что вы оставляете здесь семью — жену и дочь. Не слишком ли это дорогая цена за возможность делать то, что вам нравится?

— Может быть, может быть… Но жена со мной согласна. И, возможно, это не навсегда.

Мы помолчали.

— Эрнст Яковлевич, — снова заговорил я, — вы человек популярный. Ваш отъезд из страны будет, несомненно, замечен и у нас, и за рубежом. Там на вас набросятся репортеры. Как вы им объясните свою эмиграцию?

— Я скажу, что уехал из СССР не по политическим, а по творческим причинам.

— Мне кажется, их в данном случае трудно разделить… Ну, что ж. Счастливого пути. Успеха вам. Но… Позвольте вам сказать. У англичан есть поговорка: «Права или не права, но это моя страна», и я надеюсь…

— Я хорошо вас понял, — прервал меня Неизвестный, — можете не сомневаться, что ни единого враждебного слова против Советской страны я не произнесу.

Насколько я знаю, Неизвестный сдержал свое слово. А жизнь доказала его правоту — через несколько лет он приехал на Родину всемирно прославленным мастером монументальной скульптуры, соединился с семьей, стал автором впечатляющих мемориалов.

Полагающийся отчет о беседе с Неизвестным я, разумеется, представил в горком партии и не скрыл в нем своего мнения, что по отношению к талантливому скульптору была допущена несправедливая дискриминация, которая и привела его к решению уехать за границу. Это не совсем понравилось нашему парторгу, и он со своей стороны, правда, очень осторожно, осудил поступок Неизвестного, как непатриотический.

…В числе Домов творческой интеллигенции, с которыми была связана моя общественная деятельность, следует непременно назвать еще один, весьма популярный и престижный — это Дом дружбы с зарубежными странами, занимающий хорошо известный, нарядный и вычурный особняк миллионера Саввы Морозова на Воздвиженке. Я был причастен, прежде всего, к секции изобразительных искусств — к выставкам, вернисажам, встречам с зарубежными художниками, деятелями искусств, но бывал, разумеется, и на других «международно-культурно-дружественных» встречах и мероприятиях Дома. И систематически планово сидел на заседаниях правления и съездах Общества дружбы СССР — Камбоджа, членом которого я стал после поездки в эту экзотическую страну.

Не скрою, когда мне предложили войти в состав культурной делегации в Камбоджу, я, по невежеству, спросил:

— А где она находится? В Африке, что ли? И не едят ли там приезжих гостей?

Мне ответили традиционной шуткой:

— Если вас там съедят, то мы здесь в порядке адекватной меры съедим ихнего посла. А находится эта страна в Юго-Восточной Азии.

И мы летим в Камбоджу. Наша культурная делегация — это ректор ИВАНа (Институт востоковедения Академии наук), академик Евгений Жуков, директор Дома дружбы Мария Ермолаева и я. Перед нами поставлена задача получить в Камбодже согласие на учреждение Общества дружбы Камбоджа — СССР.

Наш первый визит, естественно, к советскому послу. Он, конечно, осведомлен о цели нашей поездки, но предупреждает, что она будет нелегкой:

— Про принца Сианука кто-то сказал, что он, «как кошка на комоде» — никогда не знаешь, в какую сторону прыгнет.

Дальше зашел разговор об условиях местной жизни, и кто-то из нас спросил, где и как нам повстречаться с пномпеньской общественностью. Посол посмотрел на нас с удивлением.

— Какая общественность? О чем вы говорите? Вся общественность сосредоточена здесь в одном лице.

И мы скоро поняли, что принц Сианук здесь и глава государства, и глава правительства, и верховный главнокомандующий, и глава камбоджийского буддизма, и глава всех спортивных организаций и, как мы уже знаем, воплощает в себе всю общественность. Кстати говоря, формально государство возглавляет королева — его мать.

Правительство Камбоджи пригласило представителей Союза обществ дружбы присутствовать на традиционном национальном празднике кхмерского народа, носящем поэтическое название — «Праздник возвращения вод и приветствия луне».

…Жизнерадостная, по-южному темпераментная и красочная толпа (как говорится, яблоку негде упасть) заполняет широкую набережную. Я смотрю на необозримую ширь реки Меконг и думаю:

«Если это называется «возвращением», то есть спадом вод, то что же здесь происходит в половодье?»

В шесть часов вечера при жгучем солнце начинается торжественное празднование, состоящее главным образом из спортивных водных состязаний, самое эффектное из которых — гребная регата, которую мы наблюдаем с устланной коврами палубы пришвартованного к пристани плавучего «королевского дома», нарядно убранного флагами, гирляндами цветов и позолоченными вензелями.