Книга Часть целого - Стив Тольц

После обеда в молчании, когда каждый подозрительно поглядывал на других, воздух стал плотным от тайных желаний, и никто не решался высказать невыразимое, поэтому говорить было не о чем, и Эдди показал мне дом.

Смотреть особенно было нечего. Отец Эдди, кроме того, что был врачом, стал еще художником-любителем и, к несчастью, нашел способ совместить два своих увлечения. На стенах были развешаны навязчиво реалистические изображения кишок, сердца, легких и почек. С одного из полотен, хоть судьба его была незавидна, озорно улыбался изъятый во время аборта плод. Я не стал притворяться, что картины мне нравятся, да Эдди того и не ждал. Он провел меня в кабинет — опрятную комнату с деревянными ставнями. Такую чистоту и порядок обычно находят у педантичных людей или у людей, которым некуда девать время. Поскольку я знал, что Эдди просиживал здесь неделями и не дождался ни одного больного, то сразу понял, какую из двух возможностей выбрать.

— Это был кабинет моего отца. Здесь он принимал пациентов, занимался медицинскими исследованиями и скрывался от матери. Все осталось как при нем. Зачем я так говорю? Ведь это неправда. Когда он умер, мать собрала все в коробки, и мне пришлось все восстанавливать по памяти.

Кабинет представлял собой обычную приемную врача — непомерных размеров стол, удобное кресло для хозяина и неудобный стул для пациента, высокий смотровой стол, книжная полка с толстенными медицинскими томами и на отдельном столике аккуратно разложенные хирургические инструменты не только нашего, но и двух предыдущих веков. Но и здесь на стенах красовались натуральные изображения внутренних органов, способные развенчать миф о том, что человеческий организм все-таки может функционировать. Атмосфера в кабинете была тяжелой — то ли потому, что здесь медленной смертью умирал отец Эдди, то ли потому, что терпел крах его сын.

— Когда твой дядя сделал мне предложение, родители перестали со мной общаться. И вот теперь они здесь.

— Кто?

— Отец и мать. — Эдди указал на два глиняных горшочка, про которые я решил, что это подпорки для книг.

— Их прах?

— Нет, их дух.

— Что ж, меньше грязи.

Вот так: Эдди держал дух своих родителей на высокой полке, чтобы не достали дети.

— Я жду здесь каждый день, но ни один больной не явился. Я обошел деревню и всем представился, но здешние жители не верят ни во что новое. Я вообще не уверен, что здесь это занятие может процветать. Никто не обращается к врачам по поводу мелких недугов. Да и по поводу серьезных тоже. Но я намерен это переломить. Все-таки я учился в медицинском институте. Почему же мне не работать врачом? И как поступить? Вычеркнуть из жизни пять лет обучения?

Эдди не замечал разительного противоречия в своих рассуждениях об утраченном времени. Все внимание он сосредоточил на пяти годах в медицинском институте, но забыл о тех двадцати, в течение которых таскался по миру за моим отцом и за мной.

Он сел на край стола и начал что-то выковыривать пальцем из зубов. При этом смотрел на меня с такой серьезностью, будто этой процедуре его научили в медицинском институте.

— Я тебе столько всего хотел сказать, Джаспер, но не мог, поскольку это противоречило условиям моей работы.

— Например?

— Как ты, вероятно, заметил, я ненавижу твоего отца. И то, что австралийцы купились на его аферу, умаляет их как нацию. И вообще род людской.

— Вероятно.

— Как бы то ни было, я его ненавижу. Нет, я испытываю к нему отвращение.

— Это твое право.

— Но ты, наверное, не знаешь, что и сам нравишься мне не больше.

— Нет, я этого не знал.

— Вот видишь! Ты даже не спрашиваешь меня почему. Вот что мне в тебе не нравится. Ты самодовольный и снисходительный. И был таким с пяти лет.

— Это мое право.

Эдди угрожающе сверкнул на меня глазами. Ему больше не требовалось притворяться, что мы ему нравимся, и в нем, словно за одну ночь, проснулась злоба.

— Самодовольный и снисходительный. Я наблюдал за тобой всю твою жизнь и, наверное, понимаю тебя лучше, чем ты сам себя. Ты гордишься тем, что знаешь людей и разбираешься в их мыслях, но ты не знаешь себя. Не знаешь одного — что ты продолжение своего отца. Когда он умрет, ты станешь им. У меня на этот счет нет ни малейшего сомнения. Люди могут наследовать мысли и даже сознание. Ты в это веришь?

— Не очень, хотя все может быть.

— Когда я познакомился с твоим отцом, он был ненамного старше, чем ты теперь. И знаешь, что я вижу в тебе? Точно такого же человека! Если временами он тебе не нравится, это значит, ты не нравишься себе. Ты считаешь, что отличаешься от него по сути? Это лишь доказывает, что ты себя не знаешь. Если ты что-то говоришь и в своих словах слышишь эхо речи отца, то считаешь, что это просто традиция. Нет, это он говорит в тебе и только и ждет, чтобы появиться наружу. Вот где твоя мертвая зона. Вот в чем ты не способен разобраться, Джаспер.

Я невольно почувствовал в горле ком. Мертвая зона. Чертова мертвая зона. У каждого человека, даже у гениев, есть своя мертвая зона. Были мертвые зоны и у Фрейда, и у Ницше и портили какие-то аспекты их работы. Так какова же моя мертвая зона? Что я до тошноты напоминаю отца, что превращаюсь в него и унаследую не только его антиобщественное поведение, но и болезненный образ мышления? Меня еще в Австралии тревожило, не являются ли мои депрессии отражением его депрессий.

Эдди, болтая ногами, сидел на смотровом столе.

— Это очень освежает — говорить то, что думаешь. Ведь устаешь хранить секреты! Я хочу рассказать не только о тебе, но и о себе — что ты, твой отец и твой дядя сделали с моей жизнью. Очень важно, чтобы ты об этом узнал. Потому что, когда я кончу, ты поймешь, почему тебе необходимо убедить остальных, чтобы они немедленно покинули этот дом. Мне не важно, как ты это сделаешь, но они должны уехать. Иначе будет поздно.

— Поздно для чего?

— Слушай. Когда Терри предложил мне работу присматривать за твоим отцом, я воспринял это как способ убежать от будущего, в котором был не уверен. «Помогай им, если потребуется помощь, заботься, чтобы они не попадали в неприятности, и как можно больше снимай», — наставлял он меня. В этом заключалась моя миссия. На первый взгляд, не слишком обременительно. Разве я мог предположить, что эта работа погубит мою жизнь? Хотя признаю, виноват во всем сам. Заключил сделку с дьяволом. Ты заметил, что в книгах и кинофильмах дьявол шутит, а Господь отличается гробовой серьезностью. Мне кажется, в жизни все наоборот.

— Не исключено.

— Сколько раз я хотел уйти. Но наблюдать за вашей жизнью было все равно что рассматривать в замедленной съемке сцену аварии. Затягивало. И если я уезжал из Австралии от тебя и твоего отца, мне казалось, что я пропускаю серии моего любимого телешоу. Это сводило с ума. Я занимался любовью с женой, но при этом думал: «А что сейчас у них? Черт, я же этого не увижу!» И заметил за собой, что все чаще и чаще нахожу поводы оставаться в Австралии. Приходил слушать бесконечные, скучные тирады твоего отца и не мог оторваться. Попал на крючок. Превратился в наркомана и безнадежно пристрастился к вашей семье.