Книга Великий полдень - Сергей Морозов

Но Папа молча наблюдал за изобретателем.

В конце концов тот пустил такую крупную слезу, взглянув на которую, Папа вздохнул и полез во внутренний карман пиджака. Он достал из бумажника толстую пачку банкнот и знакомым широким жестом сунул их Петрушке, чтобы тот передал их горемыке.

— Вот тебе за труды, поганец!

Изобретатель принял запоздалый гонорар трясущимися руками, не веря своим собственным глазам, и тут же принялся горячо благодарить. Его руки до того тряслись, что он выронил деньги, и купюры разнесло по мосткам.

— Прошу прощения! Прошу прощения! — лепетал он, опустившись на четвереньки и торопливо собирая деньги.

Вот тут у Папы действительно иссякло терпение. Не в силах наблюдать эту жалкую картину, он вскочил с кресла и ожесточенными пинками погнал изобретателя по мосткам к двери. Изобретатель спотыкался, падал и снова поднимался. В конце концов исчез в темноте приемной. Папа вернулся на свое место и объявил:

— Всё, больше совещаться не о чем.

Я заметил, что поверхность искусственного озера совершенно очистилась. Зловещие черные фигуры в лодках исчезли, словно злые призраки. В следующий момент разом выключили все подводное освещение, и тьма в один миг наполнила глубину. Сразу стало видно, что нежное предрассветное свечение уже начинает растворять тьму, нависающую сверху. Один за другим мы стали выходить из помещения.

— А кто были те — в лодках? — спросил я шепотом у дяди Володи, который понуро плелся за мной.

— Кто их разберет, — вздохнул он. — Может быть, их запустили так, только для интерьера, а может быть, какие то новые наши друзья…

И опять мне припомнился давний разговор с доктором, когда тот высказывал опасения, что вокруг Папы со временем поменяется все ближнее окружение. Так оно и выходило… Странные новые люди собирались около Папы. Сначала Петрушка с компанией своих пронырливых помощников. Теперь эти ночные призраки в лодках.

Когда мы прошли в приемную, а затем в ярко освещенный коридор, дядя Володя вдруг крепко взял меня за руку. Я остановился. Мы взглянули друг на друга.

— Я все знаю, — с усилием пробормотал он.

Я сразу понял, что он имеет в виду. Конечно ночь в апартаментах Альги. Но ничего не ответил.

— Я все знаю, — продолжал он шепотом, покраснев до такой степени, что у него даже слезы показались на глазах, — но — Боже! — что будет, если она тоже узнает. Что ты был с ней — с ее подругой, с Альгой?! А ведь она обязательно узнает. Что ты наделал! Бедные вы мои, бедные! Как же вы теперь будете! Господи, Серж, зачем тебе только это понадобилось?! Ты бы мог быть с ней счастлив!..

Слезы, повисшие на его ресницах, были безусловно горькими отцовскими слезами. Он, оказывается, всем сердцем желал и надеялся, чтобы у нас с Майей все сложилось.

— Нет, Володенька, — грустно ответил я и нежно обнял его за плечи. — Ничего бы у нас с ней не вышло, милый. Все это только одна наша фантазия и мечта. Мы с тобой проклятые мечтатели. Вот в чем дело. Вроде малахольных…

Как ни удивительно, я чувствовал себя в этот момент совершенно спокойно. Даже отстраненно философски. Мои чувства к Майе были чем то вроде медвежьей шкуры, которую уже ободрали и которой уже не больно. Я даже потрепал дядю Володю по плечу, а он с мольбой смотрел на меня, как будто ждал, что я его утешу.

— Все одна мечта, — повторил я. — Кстати, удивительное совпадение. Ребенок, стало быть, был зачат под майским солнцем… — Я чуть улыбнулся. — Тебе, наверное, известно, что означает имя Майя?

Он молчал, словно потерял способность соображать.

— Я не так давно об этом узнал, — продолжал я, — в переводе с санскрита Майя значит мечта, иллюзия. Я нарочно заглянул в энциклопедию. Такое совпадение…

— Нет, нет! Не иллюзия! — снова зашептал он со слезами. — Вы могли бы быть счастливы!

Я покачал головой.

— Послушай, я знаю, тебе сейчас трудно, — торопливо заговорил он. — Ты, может быть, даже не знаешь, куда тебе сейчас идти. Ты вот что, поживи в московском офисе Майи, в ее апартаментах. Я дам тебе ключи. Она не будет возражать. Вы встретитесь там и обо всем поговорите…

— Говорю тебе, все иллюзия, — улыбнулся я, снова покачав головой на его наивное предложение.

Он беззвучно затрясся и поспешно отвернулся. У него был вид пришибленной собаки. Я зашагал прочь.

Ночь прошла.

На рассвете забурлило новое чрезвычайно мероприятие. Собирался торжественный и общенародный крестный ход вокруг Москвы. Все, оказывается, были оповещены еще накануне. И все, кто находился в этот момент в Москве, заслышав вечевой колокольный звон, стали сходиться к маленькой домовой церкви, что на Ключах, расположенной вблизи внутреннего Садового кольца. Со стороны Шатрового Дворца текла длинная вереница нарядной публики, которая, по видимому, считала крестный ход очередным развлекательным шоу в программе многодневного праздника. Кроме полноправных хозяев Москвы — бизнесменов, коммерсантов, политиков, привилегированных клерков, а также многочисленной внутренней охраны и обслуживающего персонала, в Москву по особому распоряжению было впущено большое количество разношерстной столичной публики самых разных сословий. Должно быть, в виду общенародности мероприятия. Вдобавок, поздно ночью в Москву привезли несколько сотен сергиевских и оптинских монахов и монашек. Некоторые теперь дежурили на перекрестках и раздавали публике свечи и бумажные иконки. Приехали и высшие духовные особы. Сам владыка, правда, по жестокому недомоганию, прибыть не смог, но прислал благословение, а возглавлять крестный ход назначил вместо себя нашего о. Алексея.

Для создания определенной атмосферы на колокольню подняли несколько специальных клеток контейнеров и теперь небольшими порциями выпускали из них голубей и других пташек, которые стаями разлетались во все стороны и кружили в чистом майском небе. Повсюду пестрели флаги России и хоругви.

Собравшимся с самого начала было внушено подобающее моменту серьезное настроение, и публика, чуть перешептываясь, в целом хранила благоговейное молчание. В этой относительной тишине особенно впечатляюще звучала доносящаяся с разных концов Города тяжелая и плотная артиллерийская канонада. Там, судя по всему, с не утихающей яростью продолжалось начавшееся поздно вечером, вооруженное единоборство. Не ясно было лишь — кого и с кем?

Благодаря тому, что, покинув офис Папы, я не отбился от группы особо важных персон, следовавшей из Концерна к домовой церкви, я оказался в первых рядах процессии, — то есть непосредственно перед храмом. Здесь уже собралось большинство наших. О. Алексей успел переменить будничное облачение на праздничное. Он стоял в окружении старух, нищих и юродивых, которые по замыслу организаторов, должны составить авангард процессии. На специально расставленных легких складных креслах, пока суть да дело, расположился наш новый правитель Федя Голенищев со своей командой, а также прочие руководители России и именитые граждане. Я сразу заметил, что специально для участия в крестном ходе прибыл наш бывший маршал, а ныне «наполовину» утвержденный генералиссимус. Сева Нестеров был в выгоревшем камуфляже, однако грудь его украшали все возможные ордена и медали. Но главное — на голубой ленте сверкала бриллиантами изящная восьмиконечная звезда генералиссимуса. Севу окружало десятка два преданных телохранителей, увешанных, словно партизаны или пираты, разнообразным оружием. Они грудились около него, как выводок вокруг наседки. Он сделал решительный отстраняющий жест, и они отступили на несколько шагов. Сева подошел к Феде Голенищеву и принялся о чем то с ним беседовать. Я слышал, как кругом повторяли его слова. «Армия абсолютно нейтральна. Мы не сделали ни одного выстрела. Они разбираются между собой…» Папа, естественно, также присоединился к их компании. Я переминался с ноги на ногу поблизости.