Книга Поющие в терновнике - Колин Маккалоу

И лишь сейчас, когда он стоял перед нею во весь рост в однихкупальных трусах, на фоне яркого неба, она вдруг поняла.

Боже правый, все кончилось! И детство, и отрочество. Онвзрослый, он мужчина. Гордость, досада, затаенное истинно женское умиление,пугающее сознание какой-то неминуемой беды, гнев, восхищение, печаль — все этои еще много чего ощутила Мэгги, глядя на сына. Страшно это — породить мужчину,много страшней породить его таким. Таким поразительно мужественным, такимпоразительно красивым.

Вылитый Ральф де Брикассар, и что-то от нее тоже. Как моглаона не ощутить волнения, узнав в этом еще очень юном теле другое, с которым еесоединяли когда-то любовные объятия? Она закрыла глаза, смутилась, обозлиласьна себя за то, что увидела в сыне мужчину. Неужели и он теперь видит в нейженщину, или она для него по-прежнему всего лишь загадочный символ — мама?

О, черт его возьми, черт возьми! Как он смел стать взрослым?

Она опять открыла глаза и вдруг спросила:

— Ты уже что-нибудь знаешь о женщинах, Дэн? Онулыбнулся.

— Откуда берутся пчелки и птички?

— Ну, имея сестрицей Джастину, простейшие сведения ты,конечно, получил. Стоило ей впервые раскрыть учебник физиологии — и она пошлавыкладывать свои познания каждому встречному и поперечному. Нет, я о другом —ты уже пробовал следовать ее лекциям на практике?

Дэн коротко покачал головой, опустился на траву подлематери, заглянул ей в лицо.

— Как странно, что ты об этом спросила, мам. Я давнохотел с тобой об этом поговорить, но все не знал, как начать.

— Тебе еще только восемнадцать, милый. Не рановато липереходить от теории к практике? (Только восемнадцать. Только. Но ведь он —мужчина, не так ли?) — Вот об этом я и хотел с тобой поговорить. О том, чтобысовсем не переходить к практике.

Какой ледяной ветер дует с гор. Почему-то она только сейчасэто заметила. Где же ее халат?

— Совсем не переходить к практике, — повторила онаглухо, и это был не вопрос.

— Вот именно. Не хочу этого, никогда. Не то чтобы ясовсем про это не думал и мне не хотелось бы жены и детей. Хочется. Но я немогу. Потому что нельзя вместить сразу любовь к жене и детям и любовь к Богу —такую, какой я хочу его любить. Я давно это понял. Даже не помню, когда я этогоне понимал, и чем становлюсь старше, тем огромней моя любовь к Богу. Этоогромно и непостижимо — любить Бога.

Мэгги лежала и смотрела в эти спокойные, отрешенные синиеглаза. Такими когда-то были глаза Ральфа. Но горит в них какой-то огонь,которого в глазах Ральфа не было. А быть может, он пылал и в глазах Ральфа, нотолько в восемнадцать лет? Было ли это? Быть может, такое только в восемнадцатьи бывает? Когда она вошла в жизнь Ральфа, он был уже десятью годами старше. Новедь ее сын — мистик, она всегда это знала. А Ральф и в юности навряд лисклонен был к мистике. Мэгги проглотила застрявший в горле ком, плотнейзавернулась в халат, холод одиночества пробирал до костей.

— Вот я и спросил себя, чем покажу я Богу всю силу моейлюбви? Я долго бился, уходил от ответа, я не хотел его видеть. Потому что мнехотелось и обыкновенной человеческой жизни, очень хотелось. И все-таки я знал,чем должен пожертвовать, знал… Только одно могу я принести в дар Господу,только этим показать, что в сердце моем ничто и никогда не станет превыше его.Отдать единственное, что с ним соперничает, — вот жертва, которой Господьот меня требует. Я Господень слуга, и соперников у него не будет. Я должен былвыбирать. Всем позволит он мне обладать и наслаждаться, кроме одного. —Дэн вздохнул, теребя золотистое перышко дрохедской травы. — Я долженпоказать ему, что понимаю, почему при рождении он дал мне так много. Долженпоказать, что сознаю, как мало значит моя жизнь вне его.

— Это невозможно, я тебе не позволю! — вскрикнулаМэгги. Потянулась, стиснула его руку выше локтя. Какая гладкая кожа, и под нею— скрытая сила, совсем как у Ральфа. Совсем как у Ральфа! И потерять правоощутить на этой коже прикосновение нежной девичьей руки?

— Я стану священником, — сказал Дэн. — Стануслужить Богу безраздельно, отдам ему все, что у меня есть и что есть я сам. Дамобет бедности, целомудрия и смирения. От избранных своих слуг он требуетпреданности безраздельной. Это будет не легко, но я готов.

Какие у нее стали глаза! Словно он убил ее, втоптал в пыль ипрах. Он не подозревал, что придется вынести и это, он мечтал, что она станетим гордиться, что рада будет отдать сына Богу. Ему говорили, что для матери это— восторг, высокое счастье, конечно же, она согласится. А она смотрит на неготак, словно, становясь священником, он подписывает ей смертный приговор.

— Я всегда только этого и хотел, — сказал Дэн сотчаянием, глядя в ее глаза, полные смертной муки. — Ох, мама, неужели тыне понимаешь? Никогда, никогда я ничего другого не хотел, только стать священником!Я иначе не могу!

Пальцы ее разжались; Дэн опустил глаза — там, где матьсжимала его руку, остались белые пятна и тонкие полумесяцы на коже — следывпившихся в нее ногтей. Мэгги запрокинула голову и засмеялась — громко,неудержимо, истерически, и казалось, никогда не смолкнет этот горький,язвительный смех.

— Прекрасно, просто не верится! — задыхаясь,выговорила она наконец, дрожащей рукой утерла навернувшиеся слезы. — Нет,какая насмешка! Пепел розы, сказал он в тот вечер, когда мы поехали к Водоему.И я не поняла, о чем он. Пепел, прах. Прах еси и во прах обратишься. Церквипринадлежишь и церкви отдан будешь. Великолепно, превосходно! Будь проклят Бог,гнусный, подлый Господь Бог! Злейший враг всех женщин, вот он кто! Мы стараемсячто-то создать, а он только и знает что разрушать!

— Не надо, мама! Не надо, молчи! — рыданиемвырвалось у Дэна.

Его ужасала боль матери, но он не понимал ни этой боли, нитого, что она говорит. Слезы текли по его лицу, сердце рвалось, вот уже иначинаешь приносить жертвы, да такие, что и во сне не снилось. Но хоть он иплачет о матери, даже ради нее не может он отказаться от жертвы. Он долженпринести свой дар — и чем тяжелей его принести, тем дороже этот дар Господу.

Она заставила его плакать — впервые за всю его жизнь. Итотчас задавила в себе гнев и горе. Нет, это несправедливо — вымещать что-то нанем. Он такой, каким его сделали полученные гены. Или его Бог. Или Бог Ральфа.Он свет ее жизни, ее сын. Из-за матери он не должен страдать — никогда.

— Не плачь, Дэн, — зашептала Мэгги и погладила егоруку, на которой краснели следы ее недавней гневной вспышки. — Извини, яне хотела так говорить. Просто ты меня ошарашил. Конечно, я рада за тебя,правда, рада. Как же иначе? Просто я этого не ждала. — Она слабо засмеялась. —Ты меня вдруг оглушил, будто камнем по голове.