Книга Атеисты в мундирах. Советские спецслужбы и религиозная сфера Украины - Дмитрий Веденеев

Основным инструментом борьбы спецслужбы с течением «подгорновцев» являлся агентурный аппарат. Правда, в служебных документах МГБ – КГБ неоднократно подчеркивалось, что приобретение негласных источников в среде «церковно-монархического подполья» сопряжено с немалыми трудностями, что обусловлено фанатичным неприятием «подгорновцами» органов власти, советской общественной жизни, умелой конспиративностью, подозрительностью адептов секты, тщательной проверкой ими неофитов, наличием сети укрытий, конспиративных квартир, значительных денежных сумм, собираемых для поддержки жизнеобеспечения авторитетов, «проповедников», «старцев». «Агентурное проникновение в подполье, – подчеркивали сумские чекисты, – крайне затруднительно в силу глубокой и тонкой конспирации и чрезмерной подозрительности со стороны» лидеров ЦМП, «почти невозможно» и приобретение агентуры из числа близких к авторитетам людей «в силу их фанатичности и беспредельной преданности»[895].

Руководство МГБ УССР признавало и определенные ошибки подчиненных по линии разработки «подгорновцев». В частности, резкой критике были подвергнуты оперработники, пытавшиеся привлечь к разработке «стефановцев» квалифицированного агента «Ветрова» – архиерея РПЦ. Когда последний мотивированно отказался от такого «поручения», с возмущением отмечал начальник антирелигиозного отдела МГБ УССР полковник В. Сухонин, сотрудники начали «ставить ему в вину его неискреннее поведение и нежелание сотрудничать с органами МГБ» «организацию центра церковно-кликушеского элемента» (имелись в виду солидные труды владыки по поддержке монастырской жизни и старчества, помощь преследуемым за веру, странникам). Агентуру из числа епископата, наставительно писал В. Сухонин (яркий представитель оперработников-«религиоведов», сформировавшихся во время непродолжительного и достаточно благожелательного для церкви «сталинского конкордата» с РПЦ), следует использовать для разработки интеллигенции[896].

Преследования «стефановцев», равно как и других течений религиозного андеграунда, основывалось на выдвижении прежде всего политических обвинений (хотя и сама устная традиция этих течений была радикально оппозиционной). Со временем суровые наказания (случалось, что сроки лишения свободы «подгорновцев» практически не отличались, например, от наказаний за вооруженную борьбу с властью в Западной Украине или Прибалтике, или «пособничество бандитам»).

Зародившись как авантюристическое, аморальное, резко осужденное церковью, «подгорновское» течение пережило радикальную «реинкарнацию» на рубеже 1920–1930-х гг., превратившись в разновидность протеста против преследований свободы совести, вероисповедания и насильственных форсированных методов социально-экономического переустройства, сопровождавшихся репрессивными кампаниями.

Поскольку основной социальной базой движения стало село, то протест против коллективизации (в свою очередь, сопровождавшейся новой волной жестоких преследований церкви) стал одним из стержней социально-критической платформы «стефановцев».

В остальном можно констатировать (и изученные документы НКГБ – МГБ – КГБ это лишь подтверждают), что подгорновское течение стало закономерным результатом системных государственных преследований свободы вероисповедания и канонического православия и воплотило практически все основные специфические «родовые» черты «религиозного подполья»:

• категорическое неприятие преследований за веру со стороны «краснодраконовской власти»;

• осуждение и бойкот социально-политических мероприятий власти, максимальное дистанцирование от общественной жизни и соответствующее воспитание детей;

• отказ от выполнения конституционно закрепленных обязанностей, включая службу в армии и выборы органов власти;

• наивные ожидания «избавления» от оккупационного режима агрессоров, вплоть до отдельных случаев сотрудничества с врагом, на всенародный отпор которому звала церковь;

• радикальное неприятие канонического православия, самого ставшего жертвой массовых физических преследований и политических гонений со стороны коммунистического режима, что обрекало «стефановцев» на утрату возможности участвовать в богослужении и приобщении христианских таинств, тиражирование культа «старчества», впадение в прелесть;

• болезненное и неадекватное восприятие окружающей действительности, что порождало, в частности, апокалиптические настроения и химерные ожидания прихода «царя», «поражения СССР в войне»;

• распространение авантюризма, «духовного самозванчества», аморальных поступков, что, в свою очередь, облегчало агентурную, репрессивную и дискредитационную деятельность органам госбезопасности и официальному атеистическому аппарату.

Безусловно, использованные нами документы органов госбезопасности (не предназначенные для пропагандистского использования и в силу этого более информативные) являются серьезным и обязательным первоисточником исследования истории религиозного подполья в СССР и, в частности, в Украинской ССР, требуя одновременно тщательного источниковедческого анализа и сопоставления с другими группами источников.

Появление религиозной оппозиции и ее радикальной, «катакомбной» версии было вызвано известными историческими обстоятельствами, прежде всего – жестокими гонениями на православие, террором против духовенства, искренним непониманием и возмущением части епископата, клира и верующих «примиренческой» линией высших иерархов по отношению к безбожной власти. Со временем произошла тотальная политизация катакомбного движения, которое в гипертрофированной форме воплотило социальные протестные лозунги, превратив по сути подпольное существование в самоцель. Очевидно и то, что они не могли предугадать спасение малой толики священства и грядущего возрождения церкви в суровые военные годы.

Однако может вызывать лишь сожаление возникновение «альтернативных православных» течений в современных условиях[897]. О типичном адепте подобных групп со знанием дела писал протодиакон Андрей Кураев: «Он охотно верит листовкам и газетам. А значит, он становится управляемым. Его легко превратить в часть толпы… Именно это является новым феноменом нашей церковной жизни… У этих людей уже сформировались диссидентские привычки, привычка бунтовать… Он себя очень уютно чувствует в диссидентском подполье, особенно если оно более или менее безопасное… Их листовки и газеты, проповеди и шепотки капля за каплей учат не доверять церковной иерархии…»[898]