Книга Михаил Горбачев: Жизнь до Кремля - Николай Зенькович

Но временное у нас чаще всего и становится постоянным. К этому вопросу больше не возвращались.

Предложение Тихонова могло означать лишь одно: «по очереди» должны были бы тогда вести Секретариат ЦК Горбачёв и Романов, поскольку тогда они были не просто секретарями ЦК, но и членами Политбюро. Возможно, право вести Секретариат ЦК можно было бы тогда распространить и на Гришина — как московский первый секретарь и член Политбюро он часто присутствовал на этих заседаниях. Так что антигорбачёвская направленность «демократического» предложения Тихонова была очевидна.

Между тем, выждав месяца два — три, Черненко, когда Романов находился, кажется, в отпуске, пересадил Горбачёва на первое место за столом заседаний Политбюро по свою правую руку — перед Романовым. Увидев это, один из моих бывалых коллег (помощники генсеков обычно присутствовали как бы наравне с членами ПБ и секретарями ЦК на всех вопросах повестки дня, а иногда и при обсуждении вопросов «за повесткой») злорадно прошептал:

— Ну, Романов, вернувшись из отпуска, будет очень «доволен» таким соседством.

Снова несостыковка свидетельств очевидцев. Ниже будут приведены суждения В. Болдина и Н. Рыжкова, которые утверждают, что Горбачёв так и не пересел по правую руку от Черненко, потому что решение Политбюро, которым бы Горбачёву поручалось вести заседания Секретариата, не состоялось.

— Как я уже отмечал, — продолжает В. Печенев, — в таком государстве, как наше, подобного рода детали — кто где стоит или кто где сидит — имели отнюдь не только символическое значение. Так что принятое тогда решение о том, кто будет вести заседания Секретариата ЦК, на котором решались или предрешались важнейшие вопросы жизни партии и страны, сыграло большую роль в судьбе и Горбачёва, и, как показало время, всего Советского государства. Это его политическое продвижение (неизвестное широкой публике) в глазах партийных кадров выглядело как важный шаг Горбачёва (хотя и неполный) ко второй (после генсека) высшей ступеньке в партийной иерархии.

И этот факт даже сам по себе сыграл весьма существенную роль в марте 1985 года, когда в рекордно короткие сроки (не прошло и суток после смерти Черненко) был созван Пленум ЦК КПСС (и эту сверхоперативность, смахивающую чем-то на «мини-переворот», обеспечивал, кстати говоря, прежде всего Е. Лигачёв, руководивший тогда организационным отделом ЦК). Пленум и избрал по (единодушному?!) предложению Политбюро и без какого-либо обсуждения единогласно Генеральным секретарём ЦК КПСС М. Горбачёва.

В. Болдин:

— С приходом К.У. Черненко к власти М.С. Горбачёв стал задумчив, мрачен и встревожен. Видимо, тайно он всё-таки надеялся встать во главе партии. И это можно было понять. Михаил Сергеевич был, по сравнению с Черненко, молод, достаточно образован, тщеславен. И вот снова он должен стоять в очереди и таскать каштаны из огня для кого-то другого.

А между тем вопрос о назначении вторым секретарём М.С. Горбачёва продвигался туго. Вроде бы на Политбюро К.У. Черненко сказал, что вести Секретариат ЦК будет Горбачёв, а это значило, что он становился вторым лицом в партии. Но решения Политбюро ЦК по этому вопросу не было принято, и он остался сидеть за столом заседаний Политбюро на том же месте. Его не пригласили пересесть по правую руку от генсека, напротив Председателя Совета Министров СССР Н.А. Тихонова. М.С. Горбачёв это тяжело переживал, часто выдержка покидала его, и он в узком кругу отпускал колкости в адрес К.У. Черненко и всех политических стариков. Такое положение — полупризнание Горбачёва вторым лицом — приводило его в ярость. Он часто и подолгу беседовал с Д.Ф. Устиновым, изливая свои накопившиеся обиды. Д.Ф. Устинов поддерживал его и увещевал:

— Работай спокойно, всё уладится. Я скажу Константину.

Однако отношение Черненко к нему было неопределённым. Тихонов и некоторые другие члены Политбюро яростно сопротивлялись назначению Горбачёва. В нём видели явную угрозу спокойному существованию и всячески, подчас мелко, унижали его. Горбачёву не могли простить и усиления его позиций, которое произошло при Ю.В. Андропове. Так продолжалось до тех пор, пока Д.Ф. Устинов не выдержал и не сказал на заседании Политбюро ЦК, что Горбачёву нужно садиться за стол заседаний на своё новое место. Как бы спохватившись, это подтвердил и Черненко, сомневающийся Громыко, многие другие, понимая, что вопрос с назначением второго секретаря всё-таки решён. Противиться мнению Д.Ф. Устинова не решился никто. Не изменил позиции только Н.А. Тихонов. Он до конца своего пребывания на посту Председателя Совета Министров СССР, члена Политбюро негативно относился к Горбачёву. И только спустя года полтора, уже находясь на пенсии, направил ему покаянное письмо с объяснениями своей позиции и извинениями, о котором впоследствии, видимо, сильно сожалел.

М.С. Горбачёв ознакомил руководство партии с этим письмом и был весьма удовлетворён покаянием человека, который чуть было не сломал его карьеру.

В общем вопрос, который так долго волновал Михаила Сергеевича, решился благополучно. Он даже изменился в лице, в нём прибавилось властности, а главное — Горбачёв стал энергичнее работать.

Но остались и омрачающие жизнь ограничения. По-прежнему повестка заседания Секретариата апробировалась в аппарате К.У. Черненко. Не все вопросы выносились на обсуждение, на многих документах уже стояли визы генсека, определяющие, в каком направлении нужно решать те или иные проблемы.

Итак, картина вырисовывается такая: умный Громыко, в общем-то симпатизировавший молодой команде, но и свою не желавший поначалу предать, дипломатично «свернул» вопрос: давайте отложим, подумаем, вернёмся позже.

Н. Рыжков:

— Позже не вернулись. До самой смерти Черненко Горбачёв так и не получил столь желаемого им решения Политбюро. Иными словами, он был вторым вроде как нелегально, де-факто, но не де-юре. Старая брежневская гвардия побаивалась его и не доверяла ему.

Не скрою, его это очень мучило. Зная самолюбивый характер Горбачёва, его нескрываемую любовь к внешним атрибутам власти, можно легко представить, какие кошки скребли у него на душе. Он безраздельно властвовал на заседаниях Секретариата, никто и не посягнул на его право вести их, а каждый четверг поутру он сидел сироткой в своём кабинете — я частенько присутствовал при сей грустной процедуре — и нервно ждал телефонного звонка Черненко: приедет ли тот на Политбюро сам или попросит Горбачёва заменить его и в этот раз. На партийном языке это называлось «одноразовое поручение»…

Впрочем, откровенное недоверие «старой гвардии» к куда более молодому конкуренту мешало не только горбачёвскому самолюбию, но и общему делу. Если в составе Секретариата наша команда имела явное большинство, то каждое заседание Политбюро, если предстояло решать действительно принципиальный вопрос, превращалось для нас в труднодоступную высоту, которую можно было взять не столько силой или нахрапом, сколько заранее подготовленной хитростью, этаким троянским конём. Конём, как стыдно мне в том признаться, чаще всего оказывался Черненко.

Плох он был уже. Плохо двигался, плохо говорил, плохо соображал. И как некогда он сам Брежневым, так и им управляли все кому не лень, кому в данный момент требовалась формальная поддержка Генерального. На наше счастье, больной Черненко, несмотря на постоянное, подсознательное уже стремление к состоянию равновесия и покоя, тем не менее очень хотел выглядеть в глазах общественности хоть в чём-то новатором. Экономика оказалась для новаторства наиболее благоприятной областью: он в ней ничегошеньки не понимал, охотно верил нам на слово, да и вообще необъяснимо доверял Горбачёву, а следом и мне. Не видел в нас двоих противников, что ли? Коли так, то прав был…