Книга Скрещение судеб - Мария Белкина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аля учила меня натирать пол, когда у нас бывал день уборки, а на прогулке заставляла быстро-быстро ходить. Я, как выведут нас на крышу, встану у стенки и стою, а она не позволяет.
– Бегай, – шепчет, – бегай. Это вместо физкультуры, мы целый день сидим, надо двигаться!
Она очень много рассказывала мне о Франции, о Париже. Всякие произведения пересказывала. «Тристан и Изольда», «Нибелунги». Я слушала развесив уши. А раз стала она рассказывать про вурдалаков и вампиров, как они подкрадываются и кровь начинают сосать, а глаза у нее огромные, а сама бледная, и такое страшное лицо сделала, и ко мне все приближается, приближается, и тут свет еще потух! Я как закричу, дура такая, испугалась. А свет тут же зажегся. Надзирательница входит.
– Кто кричал? Что происходит?
Аля говорит:
– Это она темноты испугалась.
А потом мы с ней как захохочем – остановиться не могли. Мы много смеялись – по каждому пустяку… Аля говорила, это для пищеварения полезно и разрядка для нервов. Правда, я-то и не нервничала, на допрос меня почти и не вызывали. Вызовут разве только чтобы посмотреть на меня, увидят – дура дурой, совсем девчонка, – и обратно в камеру отсылают. Я-то думала, посижу, посижу и домой отпустят, только с Алей жаль было расставаться. Она мне сказала, что уже год как сидит. И на допросы ее уже не вызывали… Она была очень бледная, синяки под глазами, но всегда очень бодро держалась. Она всем делилась, что покупала в ларьке. А когда у нее был день рождения, она даже торт сделала, говорила, что на Новый год такой делала – из печенья, крем из масла с сахаром, все это в несколько слоев уложила, а сверху разукрасила разноцветными конфетами. Ксантиппа так и подглядывала в глазок за ее художеством. Три месяца мы вместе просидели, с августа 1940-го, а потом нас вместе с постелями вдруг в другую камеру перевели, и там у нее была встреча…
Об этой встрече с Лялей Канель Аля писала Дине:
«Я как сейчас помню, – вот входим мы с Валей Фрейберг в какую-то камеру маленькую – почему-то она с умывальником, – и возле умывальника стоит женщина и моется. Я прямо с порога спрашиваю:
– Не встречал ли кто-нибудь из вас Канель?
И тогда та женщина поворачивается ко мне и, бледнея, говорит:
– Я сама Канель!
– Ляля?
– Ляля.
– Привет вам от Дины…
Мы недолго пробыли вместе, всего несколько дней, – всего для того, чтобы я могла донести до вас ее живую, все передать вам о ней… И все же это величайшее чудо, что мы с ней встретились. Ты представляешь себе, какое это для нее было огромное облегчение – встретить своего человека, рассказать ему то, что нужно было сказать, – передать этому человеку всю свою живую боль. Эстафету страдания… Да, Ляля очень верила, что я выберусь и встречусь с вами, и, может быть, в том, что это осуществилось, – огромная доля ее веры, ее желания…»
Надо ли объяснять, каким Аля обладала редкостным даром располагать к себе людей, если обе сестры Канель с первого же знакомства ей доверились! Ночью Ляля шепотом рассказывала все, что с ней было…
Тогда, 22 мая 1939 года, ее из дома привезли в Сухановскую тюрьму. Там она прошла все то, что проходила Ася Сырцова… Ляля была очень слабенькой, она все время теряла сознание, ее обливали водой и начинали все сначала. Через месяц у нее хлынула горлом кровь. Ее отправили в больницу, стали усиленно кормить, и она с ужасом думала, что откармливают ее для новых пыток.
Когда ее выписали из тюремной больницы, ее вызвал к себе Берия. Ляля уверяла Алю, что Берия обладал гипнотической силой, она не могла выносить его взгляда и со всем соглашалась. Ляля легко поддавалась гипнозу. Дина рассказывала, как в Мамоновском однажды у них был в гостях гипнотизер, и ему стоило только притронуться к Ляле, как она тут же заснула. Между прочим, он тогда и Мулю загипнотизировал, тот и плавал, и лаял, и ходил на четвереньках, с ним можно было проделывать все, что угодно, к всеобщему удивлению, – такой мужественный, решительный, энергичный, и вдруг… Самолюбивая Шуретта была весьма этим шокирована. А вот Дина оказалась неподвластной чужой воле – гипнотизер ничего не мог с ней сделать. Но это так, к слову пришлось. А что касается Берии – то, мне думается, жертве трудно вынести взгляд палача…
Берия, сверля Лялю тяжелым взглядом, уговаривал со всем согласиться и все подписать. Ее муж уже подписал, он во всем признался. Надо подписать и ей. Сопротивляться бесполезно, ведь уже доказано, что они были связаны шпионской работой с матерью, что после ее смерти они ездили за границу специально для того, чтобы наладить связи с иностранными разведками. А поездку эту им организовала Полина Семеновна. Полина Семеновна была в близких отношениях с Александрой Юлиановной, и вместе они совершали поездки за границу, да и сама она вместе с ними ездила, и уж ей-то хорошо известно, что не для лечения она туда ездила…
И он подвинул к Ляле протокол, где были вопросы, и на все вопросы были даны уже ответы! Ей оставалось только поставить подпись. И она поставила… Она говорила, что у нее не было сил больше сопротивляться, она была как во сне. Потом ее на какое-то время оставили в покое, потом снова вызвали к Берии. Переступив порог его кабинета, она увидела Жемчужину, и та сразу стала кричать на нее:
– Да ты с ума сошла, как ты могла сказать Лаврентию Павловичу, что я шпионка? Как ты могла подписать все это?
Ляля говорила Але, что ей отчаянно хотелось крикнуть: меня мучили, меня заставили лгать! Но леденящий взгляд Берии был устремлен на нее, и его вкрадчивый голос опередил:
– Ну, вы ведь говорили, что Полина Семеновна была связана… что она ездила с вашей матушкой… что она передавала секретные сведения…
И Ляля услышала свой, казавшийся ей совершенно чужим голос:
– Ездила… передавала…
– Да ты просто сумасшедшая! – кричала Полина Семеновна. – Ты на себя не похожа, что с тобой?
Ляля думала, что она сейчас потеряет сознание, упадет, но Берия сделал знак, и ее выволокли из кабинета, она не могла идти, у нее подкосились ноги.
Берия дал ей свидание с мужем. Ляле даже давали слушать голоса ее детей. Следователь, как старый знакомый, звонил домой в Мамоновский и разговаривал с ее старшим сыном, школьником, и с младшим, которому было три года, а она по отводной трубке слушала их ответы и плакала…
Тёпа как-то раз ночью проснулась – Аля с Лялей шептались:
– Тебя били? – спросила Ляля.
И Аля ответила:
– Били. Я вся в синяках была и очень ослабла…
Тёпа была в ужасе: как это может быть, чтобы у нас в советской тюрьме били?! Такую, как Аля, могли бить? Наткнувшись в подушку, она всхлипывала, боясь, чтобы ее не услышали. Теперь она понимала, почему у Али были такие темные круги под глазами, почему она была такая измученная, а ведь ни словом не обмолвилась и все веселила и забавляла ее – Тёпу – всякими смешными рассказами.
