Книга Соверен - К. Дж. Сэнсом

Бродерик попытался подняться на ноги, но тяжелые цепи мешали ему. Я протянул руку, и он неохотно на нее оперся. Сквозь грязный рукав рубашки я чувствовал, как исхудала его рука. Он добрел до открытой двери и жадно уставился на замок.

По мосту, переброшенному через ров, беспрестанно проезжали всадники, и несколько лебедей, потревоженных шумом, с гортанными криками взмыли в небо. Солнце бросало последние отблески на красные кирпичные стены замка. Деревья в своих золотисто-багряных уборах казались в закатных лучах особенно яркими. Глаза Бродерика отвыкли от света, и он беспрестанно моргал. Арестант был так худ и бледен, что сердце мое сжалось от сострадания.

— В детстве я часто приезжал сюда, — сказал он.

Никогда прежде я не слышал, чтобы голос его звучал так мягко.

— Замок этот служил йоркширской резиденцией семейству Перси, — продолжал Бродерик. — Это была одна из самых знатных семей на севере.

— А кому он принадлежит сейчас? — поинтересовался я.

— А кому принадлежит все в этой стране? — в свою очередь спросил Бродерик и сам ответил на свой вопрос: — Королю, кому же еще. Он заставил герцога Нортумберлендского назначить себя своим наследником и после его смерти прибрал к рукам все его имения. А брат и законный наследник герцога, сэр Томас, стал участником «Благодатного паломничества» и был осужден на казнь.

— Где же висят его кости? — с содроганием спросил я.

Бродерик метнул на меня пронзительный взгляд.

— От него не осталось костей. По приказу короля его сожгли в Смитфилде. И он превратился в пепел, который развеяли по ветру.

Бродерик вперил взгляд в Редвинтера.

— Полагаю, вы это видели. Вы же говорили, что не пропустили ни одной огненной казни.

— Присутствовать на казни предателя — долг всякого честного гражданина, — сдвинув брови, отчеканил Редвинтер.

— А для вас это еще и превосходное развлечение. Воистину, вы созданы для того, чтобы служить королю-еретику.

— Думаю, вы достаточно попрохлаждались у дверей, — со смехом заявил тюремщик. — Вам нечего смотреть на подданных его величества, а им ни к чему видеть грязного изменника.

С этими словами он бесцеремонно взял Бродерика за плечо и отвел на прежнее место. Узник, звеня цепями, опустился на свой тюфяк.

— Мне самому надо бы подышать воздухом, — буркнул Редвинтер. — Можно вас на два слова, мастер Шардлейк?

И он легко спрыгнул на траву. Я спустился вслед за ним, хотя далеко не столь ловко. Редвинтер с наслаждением вдохнул прохладный вечерний воздух.

— Господи, до чего мне осточертела духота. Так, говорите, завтра мы прибудем в Халл?

— Таковы мои предположения. Сказать это с уверенностью пока нельзя.

— Я жду не дождусь, когда кончится это путешествие. В карете трясет немилосердно. Но, по крайней мере, я спокоен за арестанта. Слышал, вас пытались убить, — заметил он нарочито беззаботным тоном. — Убийцей оказалась некая леди, которая в результате сама лишилась жизни.

— Вы хорошо осведомлены.

— Малеверер рассказал мне обо всем, когда приходил допрашивать Бродерика. Наш арестант, разумеется, заявил, что знать не знает ни этой особы, ни ее жениха. Должно быть, вы изрядно досадили вспыльчивой даме своей манерой совать нос в чужие дела?

— Должно быть, — не счел нужным спорить я.

Поддаваться на провокацию Редвинтера, который, несомненно, рассчитывал, что в припадке раздражения у меня развяжется язык, я отнюдь не собирался. Пусть знает лишь то, что сообщил ему Малеверер.

— Бродерик выглядит больным и слабым, — сменил я тему разговора. — К тому же, по словам сержанта Ликона, вы беспрестанно пичкаете арестанта историями о пытках и казнях.

— А о чем еще разговаривать с изменником? — пожал плечами Редвинтер. — Впрочем, я завожу подобные разговоры с умыслом. Скажите, мастер Шардлейк, вы часто бываете на медвежьей травле или петушиных боях? — вопросил он, буравя меня своими ледяными глазами. — Разумеется, нет, — заявил он, не дожидаясь ответа. — Для подобных мужественных забав у вас слишком слабое нутро.

— Не понимаю, к чему вы клоните.

— Когда я был мальчишкой, я ходил на медвежью травлю всякий раз, как только в кармане у меня заводился пенни. А отец брал меня на казни — как на виселице, так и на костре, хотя в те времена они случались не так уж часто. Я рано понял, какое это захватывающее зрелище — смерть, будь то смерть зверя или смерть человека. А еще я понял, что человек и зверь встречают смерть по-разному.

Я не сводил с Редвинтера глаз. Прежде этот человек с непроницаемым ледяным взглядом внушал мне страх, но постепенно страх этот прошел, уступив место безграничному отвращению.

— Так вот, разница состоит в том, что человек знает об ожидающей его неминуемой смерти, — продолжал тюремщик, — а зверь нет. Собака, выбегая на арену, вовсе не думает, что через пару минут медведь выпустит ей кишки, оставив подыхать в мучениях. И медведь не думает о том, что в конце концов собаки неизбежно порвут ему глотку. Они сражаются и умирают, не успев понять, что произошло. А человек томится ожиданием смерти в течение многих дней, иногда многих недель. Он представляет, как петля затянется на его шее, как огонь будет пожирать его плоть. Это тяжело, ох как тяжело… Разумеется, тем, кто уже осужден на казнь, остается лишь покориться своей участи. Но если человек может спастись, раскаявшись и проявив благоразумие…

Редвинтер многозначительно вскинул бровь.

— Да, я рассказывал Бродерику о казнях и пытках, чтобы пробудить в его душе страх. До поры до времени его оградили от телесных страданий. Но я знаю, слово может причинять не меньшую боль, чем раскаленное железо.

— Несмотря на все ваши ухищрения, Бродерик никогда не заговорит, — отчеканил я. — И вы прекрасно это знаете.

— Как говорится, вода камень точит, — усмехнулся Редвинтер. — Все ночи наш узник проводит без сна. И наверняка воображение во всех подробностях рисует ему пыточные камеры Тауэра. От подобных картин кровь стынет в жилах и…

— Знаете что, Редвинтер? — оборвал его я. — Мне кажется, вы лишились рассудка и с каждым днем все глубже погружаетесь в пучину безумия.

С этими словами я резко повернулся и пошел прочь.

Если Редвинтер хотел привести меня в наисквернейшее расположение духа, он своего добился. Я никак не мог отделаться от ощущения, что по мне ползает отвратительное насекомое, которое невозможно стряхнуть. Шагая в сторону замка, я напрасно пытался выбросить из головы очередную стычку с тюремщиком.

На лугу, поблизости от рва, стояли несколько чиновников. Похоже, они вышли подышать свежим вечерним воздухом и оживленно о чем-то разговаривали. Среди них я заметил мастера Крейка, который, как всегда, перебирал бумаги, прикрепленные к доске для письма. Я замешкался, не зная, стоит ли подходить к нему. В том, что встреча со мной приведет Крейка в смущение, не было никаких сомнений, но мне требовалось кое о чем спросить его. Я хотел поговорить с Тамазин, а он наверняка знал, в какой палатке ее поместили.