Книга Дом Ротшильдов. Пророки денег, 1798–1848 - Найл Фергюсон

Противоположность отношений с Ротшильдами Гейне и его современника Бальзака бросается в глаза; более того, они словно зеркальные отражения друг друга. В то время как Гейне боялся, что Джеймса могут обидеть его статьи, Бальзак с радостью изображал его в карикатурном виде, убирая лишь самые явные признаки сходства. В то время как Гейне благопристойно флиртовал с женой Джеймса, Бальзак буквально пытался подсунуть ему одну из своих старых любовниц. И в то время, как Гейне мучился, не в силах решить, принимать или не принимать пакеты акций от Ротшильдов, Бальзак с радостью брал у Джеймса в долг и не спешил возвращать деньги. В знаменитом авторском отступлении Бальзак описал встречу Гейне и Джеймса на улице в 1837 г., назвав их «духом и деньгами евреев». Последнее интересовало его больше первого, хотя, с характерным для него эгоцентризмом, он упорно писал фамилию Джеймса неправильно: «Ростшильд».

Джеймс и Бальзак познакомились в Эксле-Бене летом 1832 г. Джеймс сразу же почувствовал симпатию к живому, подвижному писателю, который сочетал в себе плотские аппетиты Байрона с плодовитостью Диккенса. Джеймс сразу же предложил помочь Бальзаку в его замысле посетить Италию: он написал рекомендательное письмо к Карлу и предоставил в его распоряжение своих курьеров. Через несколько месяцев, не получив никаких вестей от Бальзака, Джеймс написал ему сам, напомнив о своем предложении и пригласив его на ужин. В письме он дружески укорял писателя за то, что тот не заглянул к ним после своего возвращения в Париж. Два года спустя в Вене Бальзак воспользовался знакомством, заняв у Соломона 500 франков против векселя, выписанного на имя ничего не подозревающего парижского издателя. Кроме того, похоже, что в ноябре того же года он просил Бетти о какой-то гарантии во время переговоров с другим издателем.

В середине 1840-х гг. отношения Бальзака и Ротшильда были самыми сердечными. В 1842 г. Бальзак предложил Джеймсу билеты на свою провальную пьесу «Надежды Кинолы» (речь в ней, что характерно, шла о кораблекрушении), а два года спустя посвятил комедию «Делец» «Барону Джеймсу де Ротшильду/генеральному консулу Австрии в Париже, банкиру»[118]. В ответ Джеймс переправлял его письма польской графине (Эвелине Ганской), за которой ухаживал Бальзак, и помог ей пройти таможню, когда она приехала в Неаполь. Что еще важнее, в 1846 г. Джеймс предоставил Бальзаку 150 акций новой Северной железной дороги; оплатив первый выпуск, писатель тут же занял у Джеймса 17 тысяч франков, предложив акции в залог. Вскоре он занял еще около 50 тысяч франков, заложив польское имение своей невесты, чтобы купить большой дом на улице Фортуны. В 1846 г., собираясь ехать в Польшу, Бальзак даже просил Джеймса помочь ему устроить его бывшую экономку (и любовницу) на почту, для чего требовалась лицензия. Отчет Бальзака о переговорах стоит процитировать ради того, чтобы понять, что и Джеймсу не чужда была раблезианская ирония:

«Ротшильд… спросил меня, хорошенькая ли она и обладал ли я ею.

— Сто двадцать один раз, — ответил я, — и, если хотите, я ее вам подарю.

— Есть у нее дети? — поинтересовался он.

— Нет, но подарите ей их.

— Простите, но я защищаю только женщин с детьми. — Это был его способ отказаться. Будь у нее дети, он наверняка ответил бы, что не поощряет аморальность.

— Барон, вы в самом деле придираетесь к мелочам! Я — акционер Северной железной дороги! Я выпишу вам вексель, и вы позаботитесь о моем предприятии, как будто это железная дорога с 400 тысячами акций.

— Каким образом? — спросил он. — Если вы заставите меня это сделать, я тем более буду вами восхищаться.

— Вы это сделаете, — сказал я, — иначе я напущу на вас вашу жену, чтобы она лучше за вами присматривала.

Он расхохотался и откинулся на спинку кресла, сказав: „Я сдаюсь только от усталости; дела меня убивают. Выписывайте ваш вексель“.

Я выписал его и отправился навестить мадам Джеймс».

Вероятно, полное собрание своих сочинений, которое он послал Бетти в том же году, Бальзак считал достаточным возмещением за все услуги.

Но, как будет показано ниже, после 1847 г. Джеймс уже не мог себе позволить быть снисходительным по отношению к своим должникам, какими бы мелкими и незначительными ни были взятые ими суммы и как бы его ни забавлял сам должник. В октябре 1840 г. Бальзак, укрывшийся в имении Верховня, с ужасом узнал от матери, что Ротшильды отказались принять чек на 2500 франков, выписанный ему другим банкиром. Решив, что Джеймс намерен потребовать ко взысканию 17 тысяч франков, которые он был должен, и боясь, что он будет вычитать деньги из всех новых переводов, получаемых Бальзаком, писатель попытался грубо смошенничать: вместо того чтобы деньги выплачивались ему, он договорился о том, чтобы 31 тысячу франков выплатили его матери, причем указал в документах ее девичью фамилию. Очевидно, обман раскрылся, и в феврале 1849 г. Бальзак попытался перевести очередной платеж за акции Северной железной дороги при помощи чека, выписанного другим банкиром. «Вы и понятия не имеете, — раздраженно писал он матери в марте того же года, — как сильно сковывает меня долг в 17 тысяч франков Ротшильду], как он затрудняет все мои передвижения». Не то чтобы Бальзак принимал дело близко к сердцу, — хотя он был настоящим транжирой, он всегда понимал точку зрения кредитора. «Ротшильд, — объяснял он, — как бобр после грозы, должен заниматься латанием дыр, причиненных катастрофами 1848 года всем его финансам». Летом 1850 г., когда Бальзак вернулся в Париж, возобновилась нормальная выплата процентов: 11 июня, всего за два месяца до смерти, Бальзак договаривался с Ротшильдами о приобретении 100 акций Банка Франции. За его гробом, вместе с Виктором Гюго, Александром Дюма и массой парижских литературных поденщиков и литераторов, как будто спрыгнувших со страниц «Человеческой комедии», шел Джеймс. Тридцать два года спустя Ротшильды оказали Бальзаку еще одну, последнюю, услугу, когда купили у его вдовы дом на улице Фортуны вдесятеро дороже первоначальной покупной цены.

Современные ученые-литературоведы часто спорят о том, служил ли Джеймс прообразом для вымышленного Бальзаком барона Нусингена. Они указывают на очевидные различия: так, Нусинген называется выходцем из Эльзаса, он сын выкреста, у него нет братьев, он слишком стар (в 1829 г. ему шестьдест лет), чтобы быть Джеймсом, у него только одна дочь и так далее. Однако сам Бальзак в 1844 г. признавался будущей жене, что Джеймс — «верховный барон финансового феодализма» — является «Нусингеном до мозга костей и даже больше». При внимательном прочтении соответствующих отрывков ясно видно, как много в Нусингене от Джеймса. Ни один другой финансист того времени так не подходит на роль прототипа; пусть Нусинген и вымышленный персонаж, он настолько похож на Джеймса де Ротшильда, что Бальзак ни за что не мог бы создать Нусингена, не будь он знаком с Джеймсом.

Впервые Нусинген появляется в «Отце Горио» (1834–1835) как муж одной из двух эгоистичных дочерей обедневшего «вермишельщика» Горио. Он — «банкир немецкого происхождения, который стал бароном Священной Римской империи», говорит с ярко выраженным немецким акцентом… и живет на улице Сен-Лазар, в доме «в пошлом стиле, с тонкими колонками, с дешевыми портиками, со всем тем, что в Париже зовется „очень мило“, — типичном доме банкира, со всяческими затеями, с гипсовой лепкой и с мраморными мозаичными площадками на лестнице». В этом первом эпизоде — как и во втором, в «Истории величия и падения Цезаря Бирото» (1833–1837), — Нусинген изображается грубым и безжалостным дельцом. Когда обанкротившийся парфюмер Бирото с трудом добивается у него аудиенции — снова описаны «великолепная лестница» и «роскошные апартаменты», — его подвергают оскорбительному допросу и переправляют к другому банкиру, дю Тийе, который на самом деле и стоял за его падением. И снова Бальзак подчеркивает ужасный французский язык Нусингена: «Проницательный барон, чтобы уметь изменять своему слову, данному хорошо, но плохо сдержанному, сохранил ужасное произношение немецких евреев, которые льстят себе, что они умеют говорить по-французски».