Книга До рая подать рукой - Дин Кунц

Ставшую ему сестрой тянет к этому монстру, похоже построенному для Зевса, не из-за его габаритов или грозного вида, но потому, что идущие от него запахи одновременно завораживают и пугают ее. Она приближается очень осторожно, обнюхивает покрышки, писает в тени у борта, наконец подходит к закрытой двери и начинает более активно принюхиваться.

В кресле второго пилота «Флитвуда», физически разделенный с Желтым Боком, Кертис тем не менее обеспокоен чувством опасности. Его первая мысль – этот джагернаут так же, как тот «Корветт», припаркованный за магазином на перекрестке дорог, на самом деле что-то иное, транспортное средство не из этого мира.

Тогда собаку иллюзия не обманула, она сумела увидеть то, что скрывалось за видимостью. Здесь, однако, Желтый Бок видит то же, что и все… и ее это, безусловно, удивляет.

У двери дома на колесах один резкий запах несет в себе горечь, тогда как другой – гниль. Не горечь кассии или хинина – горечь отчаявшейся души. Запах не разлагающейся плоти, но души, разложившейся в живом теле. Для собаки каждое человеческое тело испускает феромоны, которые многое рассказывают о состоянии души, в этом теле пребывающей. Есть еще какой-то кислый привкус, не лимона или скисшего молока, но страха, который так давно выдерживался и очищался, что ставшая ему сестрой скулит, сочувствуя сердцу, живущему в постоянной тревоге.

Но у нее нет ни грана сочувствия к злобному чудовищу, чье зловоние забивает все остальные запахи. Кто-то из живущих в этом доме на колесах – серный вулкан подавляемой ярости, дымящаяся клоака ненависти, такой густой и черной, что даже в отсутствие этого чудовища оставленные им следы обжигают чувствительный нос собаки, словно токсичные пары. Если смерть действительно ходит по этому миру в человеческом обличье, в черном одеянии с капюшоном и косой в руке или без оных, ее феромоны не могут быть отвратительнее. Собака чихает, чтобы очистить ноздри от мерзкого запаха, негромко рычит и отходит от двери.

Желтый Бок чихает еще дважды, обегая огромный дом на колесах спереди, где, следуя команде Кертиса, смотрит на панорамное ветровое стекло и видит, а вместе с ней и он, не гоблина, не призрака, а миловидную девочку девяти или десяти лет. Девочка эта стоит позади кресла водителя, опершись на спинку, наклонившись вперед, смотрит на озеро и быстро темнеющее небо, должно быть пытаясь понять, когда засверкают молнии, загрохочет гром и польется дождь.

Именно ее горькое отчаяние и кислый запах давно сдерживаемого страха стали одной из причин, побудившей ставшую ему сестрой обследовать этот зловещий дом на колесах.

Конечно же, девочка – не источник зловония, по которому собака определяет сгнившую душу. Она слишком молода, чтобы позволить червям полностью сожрать свою душу.

Не может она быть и чудовищем, чье сердце полно ярости, у которого вместо крови по жилам течет ненависть.

Она замечает ставшую ему сестрой и смотрит вниз. Собака высоко задирает голову, иначе с двух футов, отделяющих ее от земли, девочки ей не увидеть. Кертис, невидимый девочке, по-прежнему находящийся во «Флитвуде», незримо присутствует у панорамного ветрового стекла.

Виляющий хвост собаки без слов поясняет оценку, которую она дает незнакомке.

Девочка светится изнутри.

В доме на колесах, судя по всему, ее доме, она чувствует себя потерянной. Более того, она больше похожа на призрак, чем на девочку из плоти и крови, словно панорамное ветровое стекло разделяет землю живых и царство мертвых.

Светящаяся девочка отворачивается и уходит в глубь дома на колесах, растворяясь в царящем там мраке.

Глава 64

Природа практически полностью вернула себе землю, когда-то вовлеченную в сельскохозяйственный оборот на ферме Тилроу. Олени бегали там, где когда-то паслись лошади. На полях правили бал сорняки.

Время, погода и нерадивость хозяев превратили когда-то, несомненно, красивый викторианский дом в готический.

Обитала в доме отвратительная Жаба. Со сладким голосом юного принца, этот урод выглядел как источник бородавок, а то и чего-нибудь похуже.

Увидев Жабу впервые, Престон едва не вернулся к своему внедорожнику. Едва не уехал, не задав ни одного вопроса.

Какие тут инопланетяне! Да кто мог поверить в фантастические байки, сочиненные этим мужланом? Его и человеком-то назвать трудно, продукт инцеста многих поколений «белых отбросов»[109].

Однако…

За прошедшие пять лет среди сотен людей, рассказы которых о встречах с НЛО и контактах с пришельцами Престон терпеливо выслушивал, иной раз случалось, что самые убедительные свидетельства таких встреч и контактов он находил там, где меньше всего ожидал.

Он напомнил себе, что для поиска трюфелей используются свиньи. Даже Жаба в широких штанах с нагрудником мог обладать крупицами истины, которые не мешало бы узнать.

Престон принял приглашение войти в дом. Как выяснилось, порог разделял реальный Айдахо и сюрреалистическое королевство.

Войдя в холл, он очутился среди индейцев. Некоторые улыбались, другие принимали величественные позы, но большинство выглядели такими же бесстрастными, как каменные истуканы на острове Пасхи. Ни в одном не чувствовалось воинственности.

Десятилетиями раньше, когда страна была на порядок чище, эти полноразмерные, вырезанные из дерева вручную, с любовью раскрашенные статуи стояли у входа в табачные магазины. Многие из них держали в руках ящички с муляжами сигар, словно предлагали закурить.

Большинство изображали вождей с очень красивыми головными уборами из перьев. Головные уборы тоже вырезались из дерева и тщательно раскрашивались. У нескольких простых воинов головной убор заменяла повязка с воткнутыми под нее одним или двумя деревянными перышками.

Из тех, кто не держал коробки с сигарами, некоторые стояли с поднятой рукой, символизируя миролюбие. У одного из улыбающихся вождей большой и указательный пальцы образовывали колечко, знак, что все хорошо.

Двое, вождь и воин, крепко сжимали поднятые томагавки. Они никому не угрожали, но выглядели суровее остальных активистов агрессивной рекламной кампании табачных изделий.

Два вождя стояли с трубками мира.

Холл тянулся футов на сорок. Индейцы из табачных магазинов выстроились вдоль обеих стен. Числом никак не меньше двух десятков.

В большинстве своем – спиной к стене, лицом к тем, кто застыл по другую сторону узкого холла. Только четыре стояли под углом, лицом к двери, словно охраняли родовое гнездо Тилроу.

Другие индейцы расположились на ступенях лестницы. Словно раздумывали, не присоединиться ли к тем, кто уже спустился в холл.

– Отец собирал индейцев. – Жаба не слишком часто подстригал усы. Они нависали над губами, чуть ли не полностью скрывали их. Жаба едва шевелил губами, когда говорил, и благодаря усам казалось, что говорит совсем не он, а звук доносится из скрытых динамиков. – Они дорого стоят, эти индейцы, но я не могу их продать. Это все, что осталось у меня от па.