Книга Ключи от Стамбула - Олег Игнатьев

А вечером Николай Павлович и Екатерина Леонидовна простились с умирающим князем Черкасским, начальником гражданского управления Болгарии. Владимир Александрович, который ещё вчера был здоров, скоропостижно скончался от кровоизлияния в мозг в день двадцать шестой годовщины освобождения крестьян, в котором он принимал самое активное участие.

На следующий день Игнатьев облачился в свой генеральский мундир, украшенный крупными звёздами российских и турецких орденов, соседствующих с рядом европейских, и отправился в Константинополь на катере. «Обожжённый горшок огня не боится», — прибегнул он к восточной поговорке, когда главнокомандующий и все чины главной квартиры отговаривали его от этой поездки, дескать, русского посла так ненавидят, что тотчас налетят и растерзают, как в своё время растерзали Грибоедова.

— Вы же для стамбульских дикарей persona non grata. Не пришей кобыле хвост, — сказал великий князь.

Это ещё больше раззадорило Игнатьева и он, желая доказать Николаю Николаевичу, что турок он изучил досконально, и что никакой опасности нет, отправился в столицу Порты; правда, один, без жены.

Стамбул сразу оглушил его воплями нищих, криками ослов и грохотом бесчисленных повозок. Цирюльники устроились прямо на улице. Пекари от них не отставали: трудились на свежем воздухе, сбрызгивая пирожки сладким сиропом, расхваливали свой товар.

— Съешь один, десять попросишь.

Огромный купол Святой Софии сверкал чудесной белизной на фоне небесной лазури.

«Vae victis!» — говорили древние, — горе побеждённым! но никакого особенного горя турки не испытывали. Стамбул остался в их руках, да и сама империя не рухнула, не развалилась; может, малость пошатнулась: потеряла Болгарию, да Боснию с Герцеговиной, но, опять же, разве это горе? Нет, конечно! Никто туркам животы не вспарывал, кишки не выпускал, как предвещали газеты. У русских Бог в душе, они имеют сострадание. Замирились и ладно. Бывайте.

В своей военной форме Николай Павлович объехал многие улицы в открытой коляске, и никто в его пальцем не тронул, слова худого не сказал. Подписание Сан-Стефанского договора, согласно которому Болгария получала автономию и тем самым сбрасывала с себя многовековое иго османов, сделало имя Игнатьева известным всему миру. Русские газеты отмечали, что период, во время которого Николай Павлович был подписан знаменитый Пекинский договор и сенсационный Сан-Стефанский, можно смело назвать «новой эпохой» в русской дипломатии: эпохой графа Николая Павловича Игнатьева.

Он отдал визит верховному везиру Ахмеду-Вевфику-паше, и министру иностранных дел Порты, и везде был принят с необычайным почтением. Турки даже рады были видеть русского посла, своего старого знакомца. Николай Павлович условился с верховным везиром, что ратификация договора султаном будет ускорена и что великий князь посетит Абдул-Хамида II в Ильдиз-киоске, а султан приедет в Сан-Стефано, куда отправится на пароходе, и где будет принят с воинскими почестями. Затем Игнатьев заехал к германскому послу и поблагодарил его за дипломатическую помощь. Британцу и французу визитов не нанёс. Сказались их интриги, направленные против России. К тому же, он был в военной форме. Это, во-первых, а во-вторых, и третьих, пусть не думают, что он заискивает перед ними. Графа Зичи и Луиджи Корти он не застал на месте и, встретившись с Ону в нашем посольстве, с фронтона которого при разрыве отношений были приспущен русский триколор, съездил в Буюк-Дере, где побывал на могиле сынишки. Вся жизнь, проведённая Игнатьевым в Константинополе, мигом пронеслась перед его внутренним взором. Здесь он был молод, здоров и силён, здесь рождались его дети, здесь он замыслил освобождение болгар от османского многовекового ига, здесь он находился в центре политических интриг, хитросплетений и противоречий, касавшихся восточного вопроса. Пусть он увлёкся мыслью о полной и безоговорочной капитуляции Порты, оторвался от земли и здорово ушибся, сбитый влёт внезапным перемирием с османами, которое, по сути, отрубило голову русской победе, но всё же, у него была мечта — высокая, красивая, заветная, в небесном ореоле идеала. А то, что не исполнилась она, так разве он повинен в этом? Нет, конечно. Главное, что он служил ей преданно и верно, и не изменял ей до конца. Не в том исток мучений человека, что идеал недостижим, а в том, когда он начисто отсутствует. Здесь, в Царьграде, он впервые ощутил, как плотно спрессована жизнь человека! и нет в ней ничего случайного. Говоря языком музыкантов, жизнь это скопление чудных, невыразимо сладостных и мучительно грустных мелодий; и каждый из пришедших в этот мир, выбирает ту, которая ласкает его душу, и, может, будет с ним до самой смерти. Причем, один желает, чтобы его отпела вьюга, замела, присыпала снежком, а другим хочется, чтобы их отпел священник по православному обряду. Душа без Бога — вечная скиталица, а человек — босяк, земная тля. И жалко его, бедного, до слёз: ведь пропадает!

— Игнатьев безупречный дипломат, но как политик… откровенно слаб, — сказал австрийский агент Бертолсгейм князю Церетелеву, когда они заговорили о предстоящей европейской конференции, — ведь всё равно, составленный им договор подвергнут пересмотру.

У Алексея Николаевича на этот счёт имелось своё мнение.

— Не надо путать эти две профессии. Политик это тот, кто или приспосабливается к событиям или управляет ими, а дипломат, если хотите, это охотник за жар-птицей, которую никто в глаза не видел. А он должен расставить силки, накинуть на неё сеть и привезти царю в золотой клетке! — князь Церетелев криво усмехнулся: — Таковы реалии нашей профессии. А что касается грядущей конференции, то я вам скажу так: Европа не считается с Россией, но она жутко сердится, когда Россия начинает хмурить брови и не считаться с нею в свою очередь. Вот почему ваш Андраши требует созыва конференции. Как человек он не может не чувствовать морального превосходства России в деле защиты своих единоверцев на Балканах.

— Но граф Андраши довольно опытный в таких делах политик, — возразил Бертолсгейм, надменно выпрямляя спину.

— В том-то и беда, — произнёс Алексей Николаевич и, сухо попрощавшись с ним, подумал: «Опытный жулик тем и отличается от новичка, что первый кричит: «Держи вора!» А Британия и Австрия столь опытны, что вряд ли когда откажутся от этого наглого способа самосохранения, тем более, что умение лгать с выгодой для себя они давно возвели в ранг политической доблести. Что же касается их воззрений на свою роль в мировой истории, то об этом можно судить по тем палкам, которые они вставляют в колёса нашей дипломатии, и по той мстительности, с какой они встречают наши ответные действия».

На обозной бричке, свесив ноги, покуривали двое казаков. Тот, у которого рука была на перевязи, выпустил дым через ноздри и радостно сказал:

— Всыпали турке. Будут помнить.

— Не-е, — возразил ему другой, щёлкая прутом по голенищу, — забудуть. Ещё захотят.

Вернувшись из Константинополя, Николай Павлович подробно рассказал жене о том, как его встретили турки, и о своей поездке в Буюк-Дере.

— Когда я приехал на дачу, то прямо напротив неё, при выходе в Чёрное море, коптили небо два турецких броненосца, сторожившие вход в проливы, как огромные цепные псы, на случай появления наших военных судов. Рядом с ними стоял корвет «Дирхаунд» под английским флагом. Тоже, в случае нужды, будет подгавкивать церберам, — Игнатьев тяжело вздохнул и грустно сообщил: — К могилке Павлика не подойти. Кругом бурьян.