Книга Черчилль. Рузвельт. Сталин. Война, которую они вели, и мир, которого они добились - Герберт Фейс

Удовлетворение американского правительства таким прогрессом и подготовкой вступления Советского Союза в войну на Тихом океане не было омрачено прозрачным намеком Сталина, что советское правительство ожидает за это вознаграждение.

Когда 15 октября Сталин выразил уверенность в том, что Советский Союз вступит в войну через три месяца после падения Германии, он продолжил, что, однако, есть «…еще некоторые политические аспекты, которые придется принять во внимание. Русские должны знать, за что они сражаются. У них к Японии свои счеты».

Так Сталин впервые ясно дал понять, что, прежде чем вступить в войну, он должен точно знать, что получит Советский Союз после разгрома Японии. Напомним, большая часть его пожеланий была в общих чертах изложена Рузвельту в Тегеране. Но теперь Сталин позволил себе предположить, что Советский Союз вступит в войну против Японии точно так же, как Соединенные Штаты вступили в войну против Германии, оставив улаживание национальных претензий на послевоенное время. Ни Идеи, заменяющий заболевшего Черчилля. ни Гарриман, у которого на этот счет не было никаких указаний, не сделали немедленных комментариев к заявлению Сталина.

Идеи обратил на это внимание Черчилля. Но премьер-министр оставил намек Сталина без внимания, сочтя, вероятно, этот вопрос входящим в сферу крупных американских интересов. Гарриман доложил новость президенту, а Дин, предположительно, Объединенному комитету начальников штабов. Однако никто из них не отреагировал на эти сообщения и не возразил против попыток Советского Союза заручиться гарантией признания его требований в Европе. Из доступных нам источников нельзя понять, почему это произошло. Возможно, узнав планы будущих наземных операций советских войск, все пришли к мнению, что следует заключить с Советским Союзом соглашение о его претензиях до начала наступления советских войск. Они окружат Маньчжурию и вторгнутся в нее. Они продолжат наступление на Калган и Пекин в Северном Китае, а возможно, двинутся и дальше, туда, где будут сосредоточены японские войска. Они могут захватить города и порты Северной Кореи, наступая по суше и по морю. В результате этих наступлений они могут оказаться недалеко от районов, контролируемых китайскими коммунистами. В наши планы не входило предупреждать или ограничивать распространение советских войск на север. В таком случае, разве можно было поручиться, что Советский Союз не воспользуется присутствием собственной армии, чтобы навязать Китаю свои условия?

В то время предвидение, какой может стать расстановка военных сил после окончания войны с Японией, заставило президента поступить так, как он поступил, то есть договориться со Сталиным о вознаграждении. Это могло рассматриваться или как дань, которую советское правительство может получить и получит любым путем. или как справедливое наказание Японии (за агрессию) и Китая (за слабость) и справедливая награда для Советского Союза.

Черчиллю представился лучший, чем когда-либо прежде, шанс постоянно и свободно беседовать со Сталиным, и он сполна воспользовался им. Они обсуждали вопросы, представляющие взаимный интерес, в присутствии членов штаба и коллег. Но часто они обедали наедине, встречались в тесной компании в любое время дня и вечера, а однажды, 17 октября, просидели вдвоем за бутылкой вина до четырех часов утра.

Обстановка встреч была согрета хорошим настроением – открытым выражением добрых чувств Черчиллем и восхищенными или дразнящими взглядами Сталина. А когда за ужином, поданном в антракте балета в Большом театре, кто-то, произнеся тост за «Большую тройку», шутливо назвал их Святой Троицей, Сталин пошутил: «Черчилль, должно быть, Святой Дух, потому что он много летает». В их деловой разговор то и дело просачивались замечания и воспоминания, возможные только в разговоре собеседников, небезразличных друг другу как люди, а не только как официальные лица. Так, например, в доверительной беседе в ранние утренние часы Сталин долго рассказывал о своей сибирской ссылке.

Черчилль позднее вспоминал об этом так: «Несомненно, в нашем узком кругу мы говорили с такой легкостью, свободой и сердечностью, которые так и не были достигнуты в отношениях между нашими двумя странами. Сталин несколько раз выражал мне свое уважение, которое, я уверен, было искренним. Но я еще больше убедился, что он отнюдь не одинок. Как я сказал своим коллегам дома, „за спиной у него стоит большая сила“».

Вероятно, так оно и было. Поэтому Сталин на этот раз имел причину быть веселым, даже торжествующим. Советские войска получили подавляющее преимущество на всем Восточном фронте в Европе, какое бы направление они ни избрали.

Все три союзника сочли, что визит Черчилля в Москву оказался очень полезным и что напряженность многих политических ситуаций в Европе – фактических и предполагаемых – пошла на убыль. Уменьшилась и опасность разногласий.

Но еще более ценной, чем эти скороспелые компромиссы, была признана согласованная стратегия продолжения войны, как в Европе, так и на Тихом океане. Британцы и американцы были уверены, что немцам не удастся усилить свое сопротивление на западе. перебросив войска с востока. Русские также были уверены в прочности позиций своих войск на Восточном фронте. Американцы и британцы могли рассчитывать на ослабление японских войск в Азии под напором советских войск, а в случае необходимости и на их помощь во время вторжения в Японию. Русские были совершенно уверены, что до того, как им придется это сделать, японцы потеряют силу, необходимую для того, чтобы выдержать длительную борьбу. Они ясно изложили свои планы операций в Маньчжурии и не встретили никаких возражений; и они потребовали огромных поставок оружия и продовольствия для использования на Дальнем Востоке и твердых гарантий выполнения этих поставок.

Но Черчилль и Сталин как в своих публичных заявлениях, так и в частных письмах в необыкновенно теплых словах выражали чувство удовлетворения.

Поэтому Черчилль, покинув Москву 20 октября, написал Сталину: «Идеи и я уехали из Советского Союза ободренными и укрепленными дискуссиями с вами, маршал Сталин, и с Вашими коллегами. Незабываемая встреча в Москве показала, что нет вопроса, по которому мы не могли бы договориться, собравшись вместе для откровенной и дружеской беседы».

Неделю спустя в палате общин он сказал: «Я очень рад сообщить палате, что наши отношения с Советской Россией никогда не были более близкими, дружескими и сердечными, чем сейчас. Никогда раньше нам не удавалось достичь такой дружеской откровенности в обсуждении самых деликатных и зачастую потенциально неприятных вопросов…»

Как отличается это суждение от его мыслей весной по поводу второго фронта и от того, что ему вскоре предстоит! Прилежный протоколист вряд ли может избежать любопытного вывода, что точка зрения Черчилля на Россию была более изменчивой, чем Рузвельта, и зависела от свойства его натуры идти в ногу со временем и обстановкой.

Сталин говорил, обращаясь к Рузвельту: «Со своей стороны могу сказать, что наши беседы были в высшей степени полезны для взаимного выяснения точек зрения… Во время этих бесед мы поняли, что можем без больших трудностей согласовать нашу политику по всем стоящим перед нами вопросам, и если мы пока не в состоянии немедленно найти необходимое решение той или этой задачи, как, например, по польскому вопросу, то тем не менее и здесь открываются более благоприятные перспективы…»