Книга Николай Клюев - Сергей Станиславович Куняев

Будет, будет русское дело, Объявится Иван Третий — Попрать татарские плети, Ясак с ордынской басмою Сметёт мужик бородою!

Это, мнится, не слишком далеко ушло от пушкинского: «Добро, строитель чудотворный! Ужо тебе!..» Это «ужо тебе!» — сплошь и рядом от бессилия, от невозможности сопротивляться нашествию чумной новизны. Новая эпоха железа наступает — и скрыться от неё некуда.

Ты, Рассея, Рассея матка, Чаровая заклятая кадка! Что там, кровь или жемчуга, Иль лысого чёрта рога? Рогатиной иль каноном Открыть наговорный чан?.. Мы расстались с Саровским звоном — Утолением плача и ран, Мы новгородскому Никите Оголили трухлявый срам, — Отчего же на белой раките Не поют щеглы по утрам?

Кажется, принесены все жертвы, какие только можно было принести, а облегчения не наступает. Меняется весь мир вокруг, замолкают птицы, деревья бегут со своих мест, «разодрав ноженьки в кровь», при виде трактора, выехавшего на ниву, железного коня, с которым «от ковриг надломятся полки…». Да не хлебом ведь единым… Жизнь старая гибнет.

И не зря в «Деревне» трактор под стать паровозу из есенинского «Сорокоуста»… И не зря «Ты Рассея, Рассея-тёща, насолила ты лихо во щи» — тут же перекликается с «Рас…сеей» Есенина из «Москвы кабацкой»… Ведь вся Русь в богохулье ударилась, и сам Клюев в стороне не стоял — и никакие мотивы не послужат оправданием. Вот и ему, как и младшему собрату, «за грехи, за измену зыбке» — доводится увидеть крушение прежнего мира, где «от полавочных изголовий неслышно сказка ушла»… Одна надежда — вернётся, когда чаша Божьего гнева переполнится.

Только будут, будут стократы На Дону вишнёвые хаты, По Сибири лодки из кедра, Олончане песнями щедры, Только б месяц, рядяся в дымы, На реке бродил по налимы Да черёмуху в белой шали Вечера, как девку, ласкали!

* * *

В третьем номере журнала «На литературном посту» за 1927 год появилось «открытое письмо» члена редколлегии «Звезды» А. Зонина, который руками и ногами открещивался от публикации «Деревни» в «Звезде»: «Черносотенное стихотворение Н. Клюева, как и все другие стихи первого № Ленинградского журнала „Звезда“, принимались без меня. В настоящее время, в связи с переездом в Москву фактического участия в работах редакции „Звезды“ я не принимаю. Вместе со всеми т.и. по ВАППу я считаю напечатание стихов Клюева в марксистском журнале недопустимым».

Не единожды потом задавались читатели и исследователи вопросом: каким чудом «Заозерье» и «Деревня», которую вполне можно было проинтерпретировать как политическую прокламацию в тех условиях — вообще попали в печать, когда «Заозерье» было опубликовано в сборнике «Костёр», а «Деревня» — в журнале «Звезда»?

Объяснение этому есть. И оно может показаться достаточно неожиданным.

Ещё при Зиновьеве с помощью Ионова Клюев начал печататься с осени 1925 года в «Красной газете». Ионов буквально «выжимал» из него «новые песни» — «волчий брёх и вороний грай»… Николай взялся-таки за «советскую тематику», но не брехал и не граял. Он нашёл единственный и самый точный ход — «новые песни» пелись от имени нового поколения, той молодёжи, что вошла в жизнь с Октябрём — и иной жизни себе не представляла.

В результате его стихи, насыщенные реалиями новой жизни, обретали куда более полную интонационную завершённость и смысловую убедительность, чем километры виршей на ту же тему множества пролетарских и комсомольских поэтов. Даром поэтического перевоплощения Клюев владел, как мало кто.

Ты мой чумазый осьмилеток, Пропахший потом боевым. Тебе венок из лучших веток Плетут Вайгач и тёплый Крым.

Мне двадцать пять, крут подбородок И бровь моздокских ямщиков, Гнездится красный зимородок Под карим бархатом усов.

Эти стихи ещё вязались интонационно и тематически с его прежними выступлениями, с прославлением «красных орлов». Но Клюев шёл ещё дальше. Он пел от имени пролетария — классическим пушкинским ямбом и пушкинскими же словами.

Друзья, прибой гудит в бокалах За трудовые хлеб и соль, Пускай уйдёт старуха-боль В своих дырявых покрывалах… Друзья, прибой гудит в бокалах! Нам труд — широкоплечий брат Украсил пир простой гвоздикой, Чтоб в нашей радости великой, Как знамя, рдел октябрьский сад… Нам труд — широкоплечий брат.

И всё это Клюев печатал в «Красной газете» — вместе с «Железом», перепечатанным из «Львиного хлеба». Кажется, ни у одного поэта того времени нет столь взаимоисключающих друг друга публикаций на страницах одной и той же газеты.

После свержения Зиновьева и «вокняжения» в Ленинграде Кирова главным редактором «Красной газеты» и ближайшим соратником нового партсекретаря стал Пётр Иванович Чагин (с Кировым они были в одной «связке» ещё в Баку). Чагин рассчитывал стать надёжной опорой для собиравшегося переехать в Северную Пальмиру на постоянное место жительства Сергея Есенина. И Киров, по его воспоминаниям, собирался взять над Сергеем «шефство», точнее, продолжить его, начавшееся всё в том же Баку… Свершившаяся трагедия была для них настоящим ударом. Не успели…

Чагин знал о Клюеве как о друге и учителе Есенина. Нет ни малейших оснований говорить, что он, убеждённый коммунист, хоть в малейшей степени разделял идеи Клюева. Но судьба распорядилась так, что ближайший есенинский друг, тем паче пишущий и печатающий «новые песни», оказался под его покровительством. Клюев обращался к Чагину с просьбой напечатать «самые простые и любопытные для вечернего читателя (читателя „Вечерней Красной Газеты“. — С. К.) стихи». И если не появлялись они в газете, то по рекомендации Чагина печатались (если их можно было напечатать) в других местах.

Чагин дал Клюеву своеобразный «карт-бланш» — ленинградские газеты, журналы, сборники в эти два года принимали практически всё, что выходило из-под клюевского пера. Николай приобрёл такую известность, как полноправный советский поэт, что напечатался даже у Вороне кого в «Прожекторе». Памятуя о словах, что ему, редактору, нужны «рыжие», которые ломались бы в его цирке бесплатно, поднёс горькую пилюлю, которую Воронский ничтоже сумняшеся проглотил. В цикле «Новые песни» вторым шло стихотворение, написанное от имени «кузнеца Вавилы» (одно из любимых клюевских мужских имён). Запев — лучше некуда, все «комсомольцы» и «пролетарии» обзавидуются.

По мозольной блузе Всяк дознать охоч: Сын-красавец в вузе, В комсомоле дочь.

Младший пионером — Красногубый мак… Дедам-староверам Лапти да армяк.

Ленинцам негожи Посох и брада, Выбродили дрожжи Вольного труда.

«В художнике, как в лицемере, таятся тысячи личин…» — напишет он позже. Здесь он поворачивался к своим «работодателям» одной из личин, «закладывая» в текст смысловую и звуковую ассоциацию с рефреном из «Кому на Руси жить хорошо» Некрасова, что отчётливо придавало стихотворению пародийный привкус. Но подлинный смысл приоткрывался в финальной строфе: