Книга Волчий паспорт - Евгений Евтушенко

Почему в культурном департаменте Москвы появилась странная тенденция не разрешать установление мемориальных досок писателям в связи с тем, что Москва якобы станет похожей на крематорий? Во всем мире самыми прославленными являются именно те города, где больше всего мемориальных досок. А у нас дело дошло до того, что жильцы дома, где жил Юрий Трифонов, не получив разрешения властей, установили мемориальную доску внутри подъезда. Вдова Юрия Казакова, чьи рассказы включены в школьную хрестоматию рядом с прозой Гоголя, Тургенева, Чехова, тоже получила каменно-равнодушный отказ, подписанный первым заместителем председателя Комитета по культуре правительства Москвы А. И. Лазарева: «Сообщаем Вам, что в связи с перегрузкой фасадов многих зданий в Москве мемориальными досками компетентные организации Правительства Москвы подготовили рекомендации о нецелесообразности дальнейшего использования этой формы увековечения памяти, которые получили поддержку у руководства города». Какие культурные люди! Их не волнует перегрузка фасадов Москвы и ее улиц рекламами казино, иностранного нижнего женского белья, табака, спиртных напитков, сомнительными скульптурами, но вот имена, представляющие гордость нашей отечественной литературы, – это для них лишняя забота.

Своего достойного увековечения ожидают и такие недавно ушедшие от нас крупные писатели, как Борис Можаев, Владимир Солоухин, и менее известный, но прекрасный вологодский поэт Виктор Каратаев и ряд других литераторов, хранивших в чистоте наше русское слово.

Но внимания заслуживают не только мертвые, но и живые писатели. Знают ли наш президент и правительство, что писатели принадлежат к тем париям, которым в случае болезни не выписывается бюллетень?

Необходима всесторонне разработанная широкая федеральная программа поддержки изданий и распространения отечественной литературы. Надо восстановить структуру, занимающуюся организацией встреч писателей с читателями.

Думается, что следует рекомендовать Министерству образования разработать программу «Писатели в университетах». Надо всячески способствовать скорейшему утверждению закона о том, что финансовые суммы, идущие на поддержку национального искусства или литературы, налогом не облагаются.

Данное обращение не есть новая попытка иждивенчества писателей за счет государства.

Это отстаивание права на уважение к литературе как к профессии.

Если эта профессия станет в России вымирающей, то и наши надежды постепенно вымрут, как наши поэты.

Евг. Евтушенко

Июль 1997 г.

P. S. Ответа на это письмо автор так и не получил. Ни от одного из адресатов.

Воспоминание о Первом Съезде

Когда мы в Боровицкие воротавходили депутатами надежд,я помню — мрачно каркнула ворона,зубец кремлевский выбрав, как насест,но СССР стал вроде стадиона,где все, как матч, смотрели Первый Съезд.

Смерд в депутатах нам казался князем,и женщины, роняя клипсы наземь,совали нам цветы и леденцы,шепча, как в трансе: «Травкин! Афанасьев!»,крича, как на хоккее: «Молодцы!»,но, прошлого с грядущим не прикрасив,кровь юнкеров сочилась сквозь торцы,и чудились казненные стрельцы…

Небрежные родители свободы,мы как могли, так принимали роды,преступно неумелые отцы.

Надеялся наивный Первый Съезд,что Бог не выдаст, а свинья не съест.

Нас выдал тот, кто не дорос до Бога,да мы и сами выдали его,ну а свиней так оказалось много,что хрюкать стали все на одного.

Спасеньем стало или наказаньем,когда, неукротимо бородат,провинциал-идеалист Казанниктак пламенно пожертвовал мандат?

Как хорошо, что Сахаров не виделто, что не мог представить тот наш съезд, —молниеносно-медленную гибельСССР — «Титаника» надежд.

История, что нам за место дашь ты?Могли ли догадаться мы о том,что мы прикроем Белый дом однажды,позволив расстрелять его потом?

Дурманил депутатов-демократоваплодисментов судорожный плеск,но наших доморощенных сократовиз власти постепенно выжал плебс.

Зачем вообще нужны им либералы?Для выборов. Как слуги-подбиралываляющихся праздно голосов.

А сразу после выборов дорогу

пусть позабудут к главному порогу —не допускать, как шелудивых псов!

Капитализма с ангельским лицомне вышло. Из троянистого брюхапосыпались вор, киллер, стёбарь, шлюха,катала, рэкетир. Не жизнь – мокруха!И с красным флагом нищая старухагрозит России нищетою духаи апокалиптическим концом.

Мы сами не добрее, чем ЧК.Нас мучают ли тени ночью позднейКоротича, отшвырнутого в Бостон,и преданного нами Собчака?

Нам заменила дружбу, как бесовка,вихляющая бедрами тусовка.В гражданской импотенции страна.Но если нет в нас больше прежней страсти,в грядущем, на обломках деньговластьянапишут разве наши имена?И в Оклахоме, или в Барнауле,меня терзают, как под кожей пули,вопросы, от которых Бог не спас:так это мы надежды обманулиили надежды обманули нас?

А все-таки я верую в Россию,в надежды наши — пусть полуживые.Их растоптали, но не навсегда.

Как нам Боннэр сказала — мы не быдло.Россия, за которую не стыдно,да сложится из нашего стыда!И пусть мне тоже наплевали в душу,да так, что не желаю и врагу,я без надежды жить не то что трушу —жить без надежды просто не могу.

Безвозрастный возраст

Однажды я влюбился в портрет.

Трудно этому поверить, но он был не мой собственный.

Это была фотография двадцатилетней женщины, снятая шестьдесят лет тому назад.

Она выглядела как Анна Каренина, Скарлетт О’Хара и мадам Бовари одновременно.

Ее глаза были полны ожиданием чего-то, а чего именно – она и сама, видимо, смутно представляла.

У нее было лицо женщины, которая еще не любит, но готова полюбить.

Возможно, она воображала, что этот «кто-то» вот-вот появится из-за угла.