Книга Стратегии гениальных мужчин - Валентин Бадрак

В чем, например, состоит расчет Маркса? Поиск суперидеи привел его формулировке весьма противоречивой, но оригинальной цели: свержению буржуазии. Будучи чрезвычайно агрессивным и замкнутым человеком одновременно, Маркс должен был разработать хитроумную тактику, предусматривающую использование нескольких механизмов распространения своей идеи в мир, причем эти механизмы должны были непременно подходить его стилю деятельности. Маркс, надо отдать ему должное, весьма преуспел в этом, причем ничуть не погрешил против привычного образа жизни. Он начал действовать в двух направлениях одновременно: создавать механизм влияния путем руководства общественной политической организацией (Союзом коммунистов) и отрабатывать составные части своей идеи на различных газетных и журнальных полигонах. Это оказалось объединением двух различных уровней: стратегического и тактического. На первом в результате выходили емкие программные вещи («Манифест коммунистической партии»), на втором – пылкие информационные вспышки в виде яростных статей, призванных приучить современников к своему имени. Конечно, не бывает закостенелых схем действий, и Маркс это хорошо осознавал, постоянно меняя тактику действий, но неизменно придерживаясь единой стратегической линии.

Владимир Ленин взял на вооружение очень многое из стратегии Маркса. Ленин, обладая не меньшей степенью агрессивности, был к тому же еще большим практиком. Поэтому, разрабатывая оба направления одновременно, основные ставки он сделал на публичность своих действий, приправив их острой информационной активностью. Он уже не довольствовался использованием чужих изданий, как Маркс, – он создал собственное информационное оружие. Хотя во многом действия Маркса и Ленина выглядят малосвязанными хаотичными актами, они все же демонстрируют способность этих людей в течение длительного периода времени следовать вполне четкой и просчитанной стратегии.

Уникальную по своему размаху деятельность по «раскрутке» собственного творчества предпринимал Пабло Пикассо. Его расчет заключался, прежде всего, в том, чтобы не распылять свою энергию на деятельность, не связанную с искусством. Живя на краю бедности, живописец очень быстро осознал, что продажа картин за бесценок не только является тупиковым путем, но и препятствует восприятию окружающими его творчества и имени как чего-то выдающегося. Поэтому он построил тактику сбыта своих полотен на создании цепи информационных вызовов, часто основанных на скандальных событиях. Художник в течение многих лет мастерски справлялся с созданием различных нестандартных ситуаций: всякий скандал, любые сомнительные события – все, выходящее за рамки стандартного восприятия, служило для усиления влияния его имени.

Очень схожей со стратегией Пикассо является построение модели влияния Огюста Родена. Этот человек, очень долгое время находившийся за бортом успеха, был вынужден искать неординарные способы навязывания своего творчества. Его долго игнорировала художественная богема, обвиняя в ремесленничестве, но Роден преуспел, соединив воедино целый ряд факторов воздействия на сознание. Многие из разработанных Роденом механизмов не имели прямого отношения к искусству, но содействовали его активному проникновению в сознание других людей. Стало быть, природа этих механизмов – тонкий расчет самого мастера, а вовсе не цепь магических случайностей. При этом стоит отметить, что Роден сумел использовать комплекс связанных между собой мероприятий. Скандальный оттенок его творчества и, как следствие, повышенное внимание журналистов, привлечение к сотрудничеству талантливых молодых людей, продажи выставочных работ, организация производства и продаж уменьшенных копий известных работ, написание целой серии трактатов, создание емкой коллекции фотографий о собственном творчестве – все это не что иное, как звенья единой цепи. Цепи продуманных сознательных действий, направленных на рекламу своего имени и своего творчества.

Любопытно, что Эрих Фромм, презирающий материальное и не приемлющий отожествления себя с товаром, тем не менее, осознавал важность формальных символов для усиления своего влияния. Именно поэтому он использовал инструмент создания различных организаций и институтов, в которых ему неизменно отводились ключевые роли. Он понимал: действуя в одиночку как частное лицо, он должен прилагать много больше усилий для признания широкой аудиторией. Развивая свои идеи, Фромм использовал возможности как различных печатных изданий и написания собственных книг, так и проведения лекций.

Впрочем, в вопросе расширения влияния на массовое сознание Фромм полностью повторил Фрейда, который был докой в вопросах «раскрутки» своего имени и своих идей. Фрейд начал с настойчивых попыток получить звание профессора: тонкий психоаналитик, он отчетливо понимал, что для роли патриарха нового направления гораздо предпочтительнее быть не просто «доктором Фрейдом», а «профессором Фрейдом». Точно также, как Фрейд использовал влияние конгрессов и психоаналитических обществ, Фромм создавал структуры с социально-медицинским статусом, которые могли выполнять функцию универсального инкубатора для вынашивания и продвижения его идей. Фрейд всегда считал очень важным и весомым вопрос обмена опытом и информацией в кругу психоаналитических обществ, что на самом деле означало реализацию своеобразного зомбирования идеями своих коллег и стимулирование их к продуцированию материализованной продукции – книг, статей, официальных выступлений. Фрейд понимал, что таким образом косвенно распространяется и влияние его собственного имени, причем в качестве первооткрывателя и основателя.

Наверное, нет необходимости говорить, что все в жизни таких самобытных личностей, как Нобель, Сорос или Гейтс, построено на точных просчетах. По сути, они и признаны гениями за реализацию множества сплетенных меж собой хитроумных схем, в которые, как бисерные ленты, вплетены различные по построению механизмы маркетинга, саморекламы и, конечно же, чистого бизнеса.

Транснациональность мышления гениев

Преодоление рамок национальной границы большинство гениальных личностей осуществляло, руководствуясь интуицией и пониманием, что для могучих идей не должно существовать ни географических преград, ни национальных границ. Практически все истинно талантливые люди отвергали национальное начало (за исключением тех случаев, когда национальные импульсы оказывались составной частью идеи, как, например, у Бисмарка) и легко были готовы, как Владимир Набоков, «менять страны, как фальшивые деньги». Главным вопросом для них всегда оставалась самореализация. Фрейд не раз без сожаления расставался с насиженным местом в пользу другого государства только за возможность достичь больших результатов в работе и большей степени влияния. Эйнштейн не задумываясь отправился из Европы в США, поскольку осознавал, что Новый Свет открывает совершенно иные горизонты для его исследований. Роден переехал на долгие годы в Бельгию, рассчитывая в этой стране быстрее преодолеть рубеж славы. Национальные границы, так же как и границы других государств, не производили абсолютно никакого впечатления на Ленина. Фромм сначала оставил Европу в пользу Соединенных Штатов, а позже, когда Америка исчерпала себя для его идеи, не раздумывая предпочел Мексику. Почти так же действовал и Сорос, когда сначала оставил родную Венгрию, чтобы получить образование в Великобритании, а затем – и Европу, чтобы прославиться в США. Пикассо и Дали на долгие годы уехали из Испании только потому, что Франция могла быстрее дать признание. То же самое сделал и Моцарт, бросившись из родного Зальцбурга в Париж, а затем и в Вену – за славой. Бетховен сделал то же самое, оставив родину в пользу Вены, где уже научились ценить музыку по достоинству. Юлий Цезарь десять лет рисковал жизнью вдали от Рима, покоряя дикие народы Галлии – только затем, чтобы прослыть на родине опасным человеком. Понятие родины и национальности практически не существовало, если только хотя бы на миг под сомнение ставился вопрос самореализации. Порой сложно понять и еще сложнее принять поведение гениев: Леонардо да Винчи без каких-либо видимых эмоций воспринял падение родной Флоренции, и даже в глубине его души ни на миг не всколыхнулась мысль встать на защиту родины. Он чувствовал себя человеком мира, а не частичкой маленького клочка земли, раздираемой безумными стяжателями, которых он презирал и чьи жизни он ценил гораздо меньше жизней свободолюбивых птиц.