Книга Роман лорда Байрона - Джон Краули

(«Дон-Жуан», 10, I–III)

…«свое я отслужил»… — «Отелло», акт III, сц. 3.

…вспомнил Бэрра, который убил Гамильтона… — Александр Гамильтон (1755/1757-1804) — участник американской революции, видный государственный деятель, министр финансов с 1789 г., ушел в отставку через шесть лет из-за разногласий с Томасом Джефферсоном. Однако в 1804 г. поддержал последнего в его борьбе за пост президента, пойдя против своего коллеги по Партии федералистов Аарона Бэрра (1756–1836). Публикация в газете презрительного высказывания Гамильтона о Бэрре привела к дуэли, на которой Гамильтон был убит.

И все же сегодня утром я чувствую себя так, будто ночь напролет боролся с врагом… — см. прим. к с. 193.

…Люциферы однажды освободят Прометея — их древнего предтечу… — В июле 1816 г., как раз когда Мэри Шелли писала «Современного Прометея», Байрон сочинил оду к Прометею древнему:

Титан! Ты знал, что значит бой

Отваги с мукой… ты силен,

Ты пытками не устрашен,

Но скован яростной судьбой.

Всесильный Рок — глухой тиран,

Вселенской злобой обуян,

Творя на радость небесам

То, что разрушить может сам,

Тебя от смерти отрешил,

Бессмертья даром наделил.

Ты принял горький дар, как честь,

И Громовержец от тебя

Добиться лишь угрозы смог;

Так был наказан гордый бог!

Свои страданья возлюбя,

Ты не хотел ему прочесть

Его судьбу — но приговор

Открыл ему твой гордый взор.

И он постиг твое безмолвье,

И задрожали стрелы молний…

Ты добр — в том твой небесный грех

Иль преступленье: ты хотел

Несчастьям положить предел,

Чтоб разум осчастливил всех!

Разрушил Рок твои мечты,

Но в том, что не смирился ты, —

Пример для всех людских сердец;

В том, чем была твоя свобода,

Сокрыт величья образец

Для человеческого рода!

.

(Пер. В. Луговского)

Что бы там Поэты ни говорили о «веских словах», которые переживут «мрамор царственных могил»… — Шекспировский сонет 55: «Замшелый мрамор царственных могил / Исчезнет раньше этих веских слов…» (пер. С. Маршака).

…в рукописную страницу Ричардсоновой «Памелы» завернули ломоть Бекона цыганке, которую впоследствии изобличили как убийцу. Что ж — довольно и этого — всем нашим стараниям Соломон не сулит иной судьбы. -

«Был не в духе — читал газеты — и задумался над тем, что такое слава, по поводу одного отчета об убийстве, где сказано: "Мистер Уич, бакалейщик в Танбридже, отпустил бекону, муки, сыра и, кажется, чернослива обвиняемой цыганке. На прилавке у него (цитирую дословно) лежала книга «Жизнь Памелы», которую он разрывал на завертку и проч., и проч. В сыре были найдены и проч. — бекон был также завернут в лист из «Памелы»". — Что сказал бы Ричардсон, самый тщеславный и самый удачливый из живых писателей, т. е. достигших славы при жизни, — он, который вместе с Аароном Хиллом[140]злорадно предсказывал забвение Фильдингу (Гомеру человеческой природы в прозе) и Поупу (прекраснейшему из поэтов), — что сказал бы Ричардсон, если бы мог проследить путь своих творений со стола французского принца (см. Босуэллова Джонсона)[141]на прилавок бакалейщика, к свертку бекона, купленного цыганкой-убийцей!!!

Что он сказал бы? Да что же тут можно сказать, кроме того, что задолго до нас сказано Соломоном? В конце концов, это всего лишь переход с одного прилавка на другой, от книготорговца к другим торговцам — бакалейщику или кондитеру. По моим наблюдениям, стихи чаще всего идут на оклейку сундуков, и я склонен считать сундучных дел мастера могильщиком сочинителей» (дневник, 4 января 1821 г.).

По словам капитана Трелони, к лорду Б. в самом деле обращались однажды с просьбой вложить капитал в проект создания летающей машины с паровым двигателем, — но он отказался. — Мне не удалось найти сведений об этом в воспоминаниях Эдварда Трелони (1792–1881), друга Байрона и Шелли; но о том, что поэт получил такое письмо, сообщает Томас Медвин. Байрон был чрезвычайно воодушевлен:

«Кто бы не захотел жить два-три века спустя? Скоро мы станем путешествовать на воздушных кораблях; будем отправляться в воздушные, а не морские вояжи; и наконец — отыщем путь на луну, хоть там и нет атмосферы… В этой идее куда меньше безрассудства, чем кажется, и много поэзии. Кто положит границы власти пара? Кто скажет: "До сих, но не далее"? Мы — свидетели детства науки. Неужели вы полагаете, что в прошлые эпохи на нашей планете не обитали существа, более мудрые, чем мы?[142]Все изобретения, которыми мы так кичимся, — лишь тень былого — смутные образы прошлого — грезы об ином бытии. Возможно, басни о Прометеевом огне, о Бриарее и его земнорожденных братьях — неясные воспоминания о паре и паровых машинах? Быть может, к тому времени, когда комета приблизится, чтобы в очередной раз уничтожить все земное, люди научатся силой пара отрывать горы от оснований и швырять их в пылающий шар? — и так возродится миф о Титанах и войне с Небесами».

Герои ушедшей эпохи всегда отправляются на Запад. — Отсылка к кульминационной сцене романа Краули «Дэмономания».

…почему он не переслал мне свои мысли письмо в котором тогда возможно было бы теперь уж никогда — Уильям Флетчер, слуга Байрона (см. прим. к с. 100), рассказывал о последних часах жизни своего хозяина:

«Хотя его светлость, видимо, не предполагал, что конец близко, видно было, как он слабеет с каждым часом, и случалось, он даже впадал в забытье. Пробудившись, говорил: "Похоже, дело нешуточное, и если я вдруг умру, послушай, что ты должен непременно сделать". Я отвечал, что все, разумеется, будет сделано, однако я надеюсь, он еще будет долго жить, так что сам выполнит даваемые мне поручения лучше, чем сумел бы я. "Нет, все кончено, — сказал мой господин и добавил: — Нечего терять время, выслушай меня внимательно". Тогда я говорю: "Может быть, вашей светлости угодно, чтобы я принес перо, бумагу и чернильницу?" — "Боже мой, да нет же, к чему терять время, у меня его и так мало, почти уже не осталось". И тут мой господин говорит: "Слушай меня со всем вниманием. О твоем благе позаботятся". Я просил его подумать о вещах намного более важных, и он сказал: "О бедное мое ненаглядное дитя, моя Ада! Великий боже, если бы мне ее увидеть! Передай ей мое благословение, и дорогой моей сестре Августе, и ее детям, а потом ступай к леди Байрон и скажи ей… расскажи ей все, вы ведь в добрых с нею отношениях". В ту минуту его светлость испытывал прилив сильного чувства. Голос изменил ему, и доносились лишь отдельные слова, разделенные паузами, но он что-то продолжал с очень серьезным видом нашептывать, пока ему не удалось довольно громко произнести: "Флетчер, если ты не исполнишь сказанного со всей неукоснительностью, я тебе отомщу с того света, была бы только возможность". Я в замешательстве отвечал его светлости, что не вполне его понял, поскольку не мог разобрать ни слова, и он ответил: "Ах, Господи, значит, все напрасно! Теперь уж поздно — но как же так ты ничего не понял?" Я сказал: "Прошу прощенья, милорд, умоляю вас, повторите и наставьте меня". Мой господин говорит: "Но как? Теперь уж поздно, все кончено". Я говорю: "Все во власти Божией", а он в ответ: "О да, моя власть уже ничего не значит, а все-таки попробую". И его светлость на самом деле еще несколько раз пытался заговорить, но мог произнести лишь несколько отрывочных слов вроде таких вот: "Жена моя! дитя мое! сестра моя! вы все знаете — вы все скажете — воля моя вам известна", больше ничего понять не было возможности. Он выразил желание вздремнуть. Я спросил, не позвать ли мистера Перри[143], и услышал: "Да, да, позови". Мистер Перри просил его собраться с силами. Мой господин был в слезах; вроде бы он начал задремывать. Мистер Перри вышел, надеясь найти его по возвращении окрепшим, но на самом деле то было забытье, предвещающее кончину. Последние слова моего господина довелось мне услышать в 6 часов вечера 18 апреля, когда он вымолвил: "А теперь надо спать" — и повернулся к стене, чтобы уже не проснуться».