Книга Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице - Анна Александровна Караваева

вспомнилось. Раскова слушала меня серьезно, чуть прихмуривая тонкую бровь, а потом сказала просто:

— Я, например, стараюсь ни о чем не вспоминать сейчас. — Она положила на стол красивые крупноватые руки. То вжимая в ладонь, то разжимая гибкие сильные пальцы, она продолжала:

— Как бы ни были мы до этого счастливы, вспоминать сейчас о прошлом неразумно — от этого легче не станет.

— «Нет большей скорби, чем вспоминать о днях блаженных в дни несчастий…» — верно? — спросила я.

— «Нет большей скорби…» — и Раскова, повторив фразу, подняла на меня сурово-раздумчивый взгляд. — Чьи это слова?

— Это сказал Данте Алигьери.

— Очень глубокие слова.

Раскова помолчала и, отрицательно покачав головой, промолвила:

— Но одна только скорбь — это застой всех чувств!.. Я даже согласна иногда вспоминать о «днях блаженных» (серьезная улыбка чуть тронула ее губы), но только для того, чтобы еще яростнее ненавидеть врага и еще упорнее бороться с ним!

Вдруг Раскова привстала и, поклонившись кому-то, шепнула мне:

— Долорес Ибаррури.

В тот вечер я впервые увидела Долорес, хотя заочно я знала ее уже несколько лет.

В июне 1935 года, в дни Первого писательского антифашистского конгресса в Париже, я увидела на страницах иллюстрированного журнала чудесный фотопортрет: черные большие глаза женщины смотрели на меня бархатным, глубоким и в то же время искрящимся взглядом, в котором светились ум, доброта, смелость. Красивые брови, прелестный рот, чуть приоткрытый задумчиво-строгой и словно все понимающей улыбкой.

— Какое прелестное лицо! Скажите, кто эта женщина?

— Это Долорес Ибаррури, Пассионария, как зовет ее народ Испании, — ответили мне и кратко рассказали ее историю.

Долорес родилась в семье испанского горняка в 1895 году. С юных лет она узнала нужду и тяжесть подневольного труда. Еще подростком начала она участвовать в борьбе рабочего класса. Сначала Долорес вступила в социалистическую партию Испании, а в 1920 году — в коммунистическую организацию, которая возникла в то время в Мадриде. На съезде испанской компартии в 1929 году Долорес была избрана членом Центрального Комитета, а три года спустя — членом политбюро. В дни героической борьбы испанского народа за свою свободу и независимость имя Долорес Ибаррури для нас, советских людей, стало символом преданности родине, символом неподкупной любви к свободе, символом непримиримой, пламенной ненависти к поработителям, к черным ордам фашизма. Мы знали, что Долорес находится в самой гуще народной борьбы. Мысленно мы видели ее то в Университетском городке, то в Карабанчеле, то в парке Каса де Кампо. Карта Испании словно дымилась перед нами горячей кровью ее верных сынов, которые отдавали жизнь за свободную демократическую Испанскую республику. Имя Долорес Ибаррури, ее слова и призывы звучали, как гордая клятва борца, который умрет, но не сдастся. «Лучше быть вдовой героя, чем женой труса!», «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» Сколько людей повторяли эти слова благоговейно, как клятву.

И вот я увидела Долорес. Я сразу узнала ее: так естественно слилось с действительностью мое представление о Долорес на портрете. Испанка с черными очами, черное платье, строгая плавность движений, черные волосы, посеребренные сединой. Она пожала всем нам руки, глаза ее были серьезны.

Раскова некоторое время смотрела на нее пристальным взглядом потемневших глаз, а потом произнесла тихо, в суровом раздумье, которое было значительно старше ее нежного миловидного лица.

— Сколько пережила эта женщина — хватит на десятки жизней! Так храбро и верно бороться за свою родину — и потерять ее… и знать, что там, в Испании, еще свирепствует фашизм… и тысячи республиканцев казнены или погибают в тюрьмах… А теперь она вместе с нами несет тяготы нашей борьбы… Нам, молодым, бывает трудно, а ей каково все это переживать?.. А молодец она!.. Смотрите, как даже печаль в ней выражена спокойно и даже как-то важно… правда?

Пока Раскова делилась со мной своими наблюдениями, я представляла себе, как и в работе эта женщина-штурман наблюдательна и как умеет делать из этого важные для дела выводы. Конечно, руководить молодыми летчиками можно гораздо успешнее, когда замечаешь настроения человека, его навыки, его характер. Но спросить об этом я не успела — прозвонил звонок председателя, и наша беседа прервалась. Члены президиума начали занимать места за столом.

Я видела профиль Долорес, ее сосредоточенно и строго опущенный взгляд. И за столом президиума она сидела в той же позе — казалось, какие-то горькие и тяжелые думы мучили ее. Но вот произнесена первая речь, в зале гремят аплодисменты. Долорес поднимает голову, брови ее вздрагивают. Глаза ее блеснули, словно невидимая искра зажгла ее взгляд. Она озирает переполненный людьми сияющий огнями Колонный зал, она безошибочно чувствует настроение множества женщин, собравшихся сюда со всех концов затемненной, суровой Москвы. Кивком головы Долорес просит переводчицу сесть к ней поближе и, наклонив голову, внимательно слушает перевод каждой речи. И не только слушает: внимательными, зоркими глазами оглядывает она каждую женщину, поднимающуюся на трибуну, и, как видно, спрашивает, кто это и откуда. В этом зорком внимании Долорес к выступающим на митинге есть что-то от полководца, который, производя смотр боевых сил, словно проникает взором в душу каждого солдата.

— Слово предоставляется товарищу Долорес Ибаррури!

Долорес на трибуне. Молодым, легким движением смуглой руки она оправляет волосы на голубеющем виске. Голова ее чуть откинута назад, черные глаза смотрят вперед открытым и строгим взглядом, который будто говорит всем: «Подумайте, товарищи, в какой грозный и ответственный час мы собрались сюда!» Долорес начинает свою речь негромко и спокойно. Она говорит без жестов, прямая, строгая в своем черном платье. Но вот она слегка качнула головой, брови ее скорбно сжались, она подняла руку скупым, сильным жестом, и голос ее вдруг налился сдержанным упругим звоном. Так звучит туго натянутая струна, когда ее трогает опытная и точная рука, готовя к песне. Долорес говорит по-испански, но притихший зал понимает ее, спаянный общностью великих чувств. Дикция Долорес великолепна, каждое ее слово, произнесенное с безупречной четкостью, полновесно, как литое, и несет в себе завершенную и глубокую мысль. Да, именно эту боевую, взыскующую мысль, которая поднимает в человеке все силы его души, стремится передать своим слушателям Долорес. Она отлично знает, какие горькие заботы, тревоги и душевные муки наполняют в эту минуту сердца сотен женщин, которые сидят в сияющем огнями зале. Да и кому же, как не ей, знать, что значит тревога за судьбу родины?.. Кровь и муки истерзанной, но непокоренной Испании глядели из глаз Долорес, призывая всех матерей и жен советского народа бороться, стоять насмерть в грознейший час истории, чтобы потом не