Книга Отец и мать - Александр Донских

Улыбчивый, розовощёкий, с завитой шевелюрой гид, мужчина неясного возраста, похожий и на зрелого мачо, и на наивного юношу или даже девушку, вкрадчиво говорил с мякотно-округлым, «вкусным», отметил про себя Леонардо, акцентом, голосом тонких, капризно-женственных ноток, при этом с артистичной изящностью помахивал, возможно, воображая себя дирижёром или волшебником, золотистой, в блёстках звёздочек палочкой-указкой.

– Господа, посмотрите, пожалуйста, направо, вы видите…

Все устремлялись несколько ошалело распахнутыми глазами направо и действительно видели нечто для себя удивительное.

Или:

– Господа, посмотрите, пожалуйста, налево, вы видите…

И снова даром волшебника и его чудесной палочки видели какое-нибудь потрясающей привлекательности явление.

Члены делегации были очарованы. Но людей и смущало, и смешило, что их называют господами – словом, принятым в СССР только в театре и кино, или когда хотят подтрунить над собеседником, уличить его в изнеженности или нелюбви к труду.

Большаков, посвёркивая чёртиками, шепнул Леонардо:

– А гид-то наш – е-ей! – из женоподобненьких, однако. Я, дорогой мой коллега, поколесил по заграницам – сия человечья порода у них расплодилась повсюду. Смотри, Лео, чтобы тебя, этакого златокудрого сорванца, не заграбастал какой-нибудь псевдоджентльмен! – подмигнул он и загоготал, подбрасывая свой выкатившийся из-под ремня животик.

Леонардо глубинно вздрогнул, внезапно закипел оскорблённым чувством, однако не отозвался никак и даже не взглянул на своего учителя.

Он оскорбился не за себя, он оскорбился за тот мир, которым сейчас любовался.

Пододвинулся к окну плотнее: там, похоже, сказка, там, по всей видимости, гармония человека и созданного им мира, гармония его чувств и мыслей, там совершенно, совершенно другая жизнь. И к ней хочется подойти поближе, разглядеть неспешно, понять глубже и самому определиться, что тут хорошо, а что, возможно, и плохо.

Город воистину был прекрасен и сказочен. Ухоженная, рвущаяся к небу шпилями костёлов, башнями замков и острыми кровлями домов средневековая, готическая старина жила на его улицах и площадях в согласном и красивом единстве с суперсовременными высотными строениями из стекла и бетона. Трава тщательнейше выкошена всюду, ни единой высокой былинки или цветочка, – походило на расстеленные повсюду изумрудно отливающие ковры и коврики. И на них тут и там сидели и лежали люди. Всюду ютятся укрытые нарядными тентами и зонтами ресторанчики и кафе. Неясно, пьют ли, едят ли посетители, но очевидно и зримо для Леонардо то, что друг с другом они улыбчивы, тихи, галантны. Увлечённым коллекционером выхватывает взглядом из толпы лица пешеходов. Они хотя и не однолики, но в большинстве как-то глубоко, а то и грузно задумчивы и предельно напряжены в своём целеустремлённом движении. Однако Леонардо представляется, что мысли этих людей непременно легки, а губы, как и у сидящих в ресторанчиках и кафе, готовы отозваться приветной улыбкой. Одеты люди внешне просто, но Леонардо отчего-то уверен, что всё же нарядно, необыкновенно, изысканно даже.

– Смотрите, смотрите: джинсы! – вскрикнул кто-то из молодых членов делегации, тыча в окно пальцем.

– Що? Джины? – спросил усатый, насупленный дядька с юмористически толстым носом и развесистыми губами.

– Джинсы! Джин-сы, – понятно? Спецодежда строителей небоскрёбов.

– Це портки, юнак, спецуха, – насмешливо, но добродушно пояснил дядька. – Я теж будивельник (строитель) – знаю.

– Скáжите тоже – портки!

Внезапно и зачастую посреди города, высотных строений, за толпами пешеходов открывались просторы пшеничных и каких-то других полей, пастбищ с красивыми породистыми лошадями и даже лесов, настоящих, сумеречных.

А другой раз въезжали вроде как на деревенскую улицу – солидно и сыто смотрели на делегатов ухоженные малоэтажные дома под черепицей, стриженные лужайки и – розы, розы, во всевозможных обличьях и проявлениях розы.

«Боже, где я?! Уже в раю?» – хмелел душою и разумом Леонардо.

– Деревня, посёлок? – спрашивали делегаты у гида.

– Нет, господа, город. И тот же.

– Надо же!

Остановились возле отеля – взметнувшегося к небу футуристического стеклянного куба. Многие делегаты несколько остолбенело постояли перед ним – не на шутку озадачились: возможно ли в нём жить? Не рассыпется ли? Шторы имеются ли?

– Прошу, господа, проходите, – указывал гид своей сверкающей палочкой на крутящийся и бриллиантово вспыхивающий гранями стекла проход. – Вас ждёт шведский стол, комфортабельные номера с телефоном, магнитофоном, телевизором, проигрывателем, кондиционером, холодильником. И-и-и – всяческие развлечения вас поджидают! – возвестил он с запанибратским подмигом и присвистом.

– Какие, позвольте, товарищ, полюбопытствовать, развлечения? – спросил кто-то вкрадчиво, вполдыхания и почти что в самое ухо гида. И почему-то облизнулся.

– О-о, господа, господа!..

– А почему, собственно говоря, шведский стол? Мы же не в Швеции!

– Что такое кон…фи…ди… цинер?

– О-о, сколько же ещё вам предстоит узнать и понять, дорогие вы мои товарищи-господа! – в ласковой толерантности цвёл гид. – Прошу за мной, прошу!

Все дружно, чуточку, однако, подталкивая и даже поддавливая друг друга, ринулись за своим игривым гидом и за его волшебной палочкой и вскоре благополучно, никому и ничему не причиня вреда и урона, скрылись за бриллиантовыми вспышками прохода, словно бы нырнули в иной мир.

Глава 56

Только один остался на месте, с сиротливо, точно бродячая собака, стоявшим в стороне его чемоданом, – Леонардо Одинцов.

Почему не пошёл за всеми – он решительно не знал. У него отчего-то закружилась голова, в ней ритмично и тупо стало отстукивать строевым барабанным боем, призывая к решительному и правильному движению. Ему казалось – вот-вот упадёт в обморок; коленки подсекало, внутри дрожало и пекло холодом.

Однако внезапно, о чём секунду назад и не думал, – шаг от отеля.

Второй.

Третий.

Постоял в минутном колебании; может быть, о чемодане вспомнил? – нет, не вспомнил, даже не взглянул на него.

Ещё, ещё шаги, хотя и напряжённо медленные, как сквозь густое пространство, но с усилиями на ускорение. Оказался за каким-то бесконечным ограждением из кустов роз.

Всмотрелся в даль – перед ним в лучезарной, как на средневековых фресках, дымке проспект. Он терялся в замысловатых, как трещинки на фресках, переплетениях поперечных дорог, в облаковой ажурности городских кварталов. Проспект в многоцветии людей. И эти люди – люди другого мира, несомненно, что лучшего мира, многокрасочного, многогранного, многостороннего. Неодолимо захотелось к ним, только к ним.