Книга Повседневная жизнь русского офицера эпохи 1812 года - Лидия Ивченко

Михайловский-Данилевский в многотомном труде «Император Александр I и его сподвижники» не обошел молчанием отношения многих известных русских генералов к изяществу в одежде. Так, о генерале от инфантерии графе А. П. Тормасове, в 1812 году командовавшем 3-й Резервной армией, а в 1814 году ставшем генерал-губернатором Москвы, военный историк сообщил: «Щеголь смолоду, он и в преклонных летах был тщателен в одежде, и таким являл себя на войне и в сражениях». Подобная же черта свойственна была и командиру лейб-гвардии Семеновского полка генерал-майору Я. А. Потемкину. «Стан его был примечательный, одевался он как кокетка», — сообщал об этом любимце солдат А. Е. Розен. К этому свидетельству можно добавить замечание всезнающего Михайловского-Данилевского: «Заключив с Милорадовичем на пирах кровавой смерти союз искренней дружбы, любил он, подобно знаменитому другу своему, роскошь и щегольство». Что же касается «знаменитого друга», бесстрашного ученика Суворова, прославленного героя Отечественной войны 1812 года и Заграничных походов М. А. Милорадовича, то он оставил далеко позади себя всех, кто стремился следовать моде. Его не менее известный соратник генерал А. П. Ермолов поместил в записках живописные сцены встреч русского военачальника и французского маршала на русских аванпостах при Тарутине: «Генерал Милорадович не один раз имел свидание с Мюратом, королем неаполитанским. Из разговоров их легко было заметить, что в хвастовстве французам не всегда принадлежало первенство. Если бы можно было забыть о присутствии неприятеля, казалось бы свиданье их представлением на ярмарке или под качелями. Мюрат являлся то одетый по-гишпански, то в вымышленном преглупом наряде, с собольей шапкою, в глазетовых панталонах. Милорадович — на казачьей лошади, с плетью, с тремя шалями ярких цветов, не согласующихся между собою, которые, концами обернутые вокруг шеи, во всю длину развевались по воле ветра. Третьего подобного не было в армиях!»

Конечно, на войне трудно было придерживаться строгих предписаний военного регламента: в этом случае определенный «шик» заключался уже не в соблюдении строгих предписаний, а, напротив, в отступлении от них. В особенности «разнообразие» в одеждах проявило себя в условиях зимней кампании 1812 года. Уже в начале ноября прапорщик квартирмейстерской части Н. Д. Дурново отметил в дневнике: «Наша одежда слишком легкая, чтобы защитить от холода». Фельдмаршал Кутузов, по общему признанию, был «не франт», поэтому он и не докучал уставшим и измученным непогодой войскам требованиями к внешнему виду. Впрочем, H. Е. Митаревский вспоминал, что и до наступления холодов нижние чины выглядели довольно «непрезентабельно»: «Солдаты ходили в потертых шинелях и мундирах. Форменных панталон не было, а носили брюки и белые, и пестрые. Кивера имели под чехлами и черными, и белыми. Портупей не белили, и они из белых сделались желто-бурыми, — на это не обращали внимания; строго смотрели только за исправностью ружей, зарядов и всякого оружия». Офицеры также довольно «износились» в походе: «Штабс-капитан имел волчью шубу, у меня был тулупчик, но походом я так истаскал его, что были только остатки. Прочие офицеры были в мундирах, потертых легких шинелях, но, накидывая сверху плащи из крестьянского сукна, они достаточно согревались». Не в лучшем виде среди снегов являла себя гвардия, в том числе кавалергарды. Так, П. П. Ланской вспоминал: «Наступившие морозы еще сильнее голода донимали наше войско. Когда Кавалергардскому полку пришлось обходить Москву, Н. И. Васильчикову удалось выписать из своего имения Лопасни полушубок, и этот единственный экземпляр теплой одежды служил предметом зависти для всех товарищей. Вся обмундировка во время похода успела обратиться в грязные лохмотья, и заменить их было нечем. Единственная забота офицеров была раздобыть в выжженных и разоренных поместьях что-либо теплое. С. П. Ланской с радостной благодарностью получил от московской помещицы Недобровой, сжалившейся над его заморенным видом, ваточный капот и тут же напялил его на лохмотья мундира. Но еще курьезнее фигуру представлял Е. В. Давыдов. На его долю выпали три разноцветные набивные шали, и, недолго думая, он одною окутал стан, а остальные превратил в шаровары». Юный прапорщик Дурново в этом первом в своей жизни походе не мог удержаться от замечания: «Было бы смешно увидеть нас в этих нелепых костюмах в столице». Однако великий князь Константин Павлович решил, не дожидаясь возвращения в Петербург, вернуть гвардейским полкам былую выправку. Нагнав победоносные российские войска, он тут же приступил к своим обязанностям по наведению порядка. 14 ноября Н. Д. Дурново отметил в дневнике: «Сегодня Великий князь Константин прибыл к армии. Он сразу же объявил, что все должны быть одеты по форме». «Можно себе представить, — вспоминал П. П. Ланской, — негодование Цесаревича при виде фантастических одеяний кавалергардских офицеров. Но больше всего он распек Давыдова. Вызвав его перед фронт, он раздраженно стал ворочать его во все стороны, приговаривая: "Хорош! Хорош! Полюбуйтесь!" И тут же сгоряча отдал приказ, чтобы все иначе не появлялись, как в надлежащей форме. Ввиду полной невозможности исполнить приказ офицеры один за другим заявляли о болезни и удалялись в обоз». В одно зимнее непогожее утро цесаревич решил показать пример и гвардейцам-семеновцам, но имел не большой успех. П. С. Пущин записал в дневнике: «Цесаревич прибыл из Петербурга и вновь принял командование гвардией в Смоленске, что не особенно радовало офицеров, измученных голодом и зимней стужей. Великий князь, став во главе кавалерии для похода, появился лишь в одном мундире без пальто, несмотря на сильный холод. Он желал подать пример, но нам было только холодно, глядя на него». Приказ «заигравшегося» цесаревича отменил Кутузов, разрешив офицерам «на походе» одеваться так, как им удобнее.

Вступление русской армии в Париж, знаменовавшее собой «всеобщий мир», следовало отметить надлежащим образом. Александр I на языке той эпохи убедительно дал понять, что «большая война» закончена: «Еще накануне вечером Государь после сражения объявил, что он утвердил новую форму — рейтузы с нашитыми красными лампасами и что сам нынче явится в ней; почему и приказал, чтобы полк (Семеновский) был в новой форме. Тогда генерал Потемкин еще вечером послал в Париж полкового казначея Лодомирского купить сукна, а ночью всем офицерам нашили лампасы. Генерал благодарил нас за то, что мы все были уже с красными лампасами, а мы, в свою очередь, благодарили его за присылку нам алого сукна, которое сами мы были не в состоянии достать». Таким образом, за день до вступления русских войск в неприятельскую столицу парижский продавец сукна обзавелся выгодным клиентом. Кстати, этот пример был не единичным: предвидя крупные производства в чины и большие награждения за взятие Парижа, местные предприниматели стали спешно изготавливать золотое и серебряное шитье, пуговицы, эполеты, орденские знаки по русским образцам. Так, в скором времени в городе, не дожидаясь возвращения в отечество, можно было не только заказать новый мундир, но и приобрести наиболее «ходовые» знаки ордена Святого Георгия 4-й степени, Святой Анны 3-й и 2-й степеней. Сам же государь в новой форме, по воспоминаниям прапорщика лейб-гвардии Семеновского полка И. М. Казакова, выглядел великолепно: «Он вошел таким молодцом-красавцем, что описать невозможно».

Если в военное время, «на походе», отступления от правил встречались повсеместно и особенно не преследовались начальством, то в мирное время нарушителям регламента грозило заключение на гауптвахту, однако никакие запреты не останавливали щеголей, среди которых первым всегда оставался будущий генерал-губернатор Петербурга граф М. А. Милорадович! Прежде всего это касалось способа ношения офицерских и генеральских шляп, так называемых «треуголок». Форма этого головного убора, как и мундир, была заимствована у французской армии, но русская треуголка была тяжелее и выше, к тому же носить ее предписывалось не вдоль, а поперек головы: «…это был своего рода парус, носимый на голове». Знаменитое выражение «красота требует жертв» нигде, по-видимому, не находило такого полного подтверждения, как на войне. Ф. В. Булгарин вспоминал об Аустерлицкой битве: «Русские офицеры носили тогда огромнейшие шляпы с султаном и широкой петлицей. Это было причиной гибели многих храбрых офицеров русских. В русских рядах даже слышно было, как французские офицеры кричали своим застрельщикам: "tirez aux chapeaux!", то есть стреляй в шляпы, и отличные французские стрелки прицеливались, как в мишень, в колоссальную шляпу. Не все офицеры были перебиты, но почти все шляпы были по нескольку раз прострелены». Не удивительно, что русские офицеры упорно нарушали все предписания, разворачивая шляпу «с поля», на французский манер, вдоль головы, несмотря на угрозу, что виновник «будет строго наказан и представлен, как не выполняющий высочайших Его Императорского Величества повелений предан военному суду». Но «и граф Милорадович, и Я. А. Потемкин, и вообще генералы-щеголи или франты, а за ними и офицеры, носили шляпу "с поля"».